Стою перед массивными железными воротами лагеря. Они выглядят так же, как в тот день, когда меня сюда привели, – холодные, серые, неподвижные. Тогда мне было одиннадцать. Теперь двадцать один.

Десять лет.

Десять лет боли, унижения и постоянной борьбы за то, чтобы просто выжить. Десять лет, которые я не забуду. Никогда.

Кидаю последний взгляд на ворота и ухожу.

Лагерь перевоспитания – это место, где ломают волю. Здесь не учат жить, здесь учат подчиняться.

В первый же день нас заставили стоять часами под палящим солнцем, пока офицеры шагали вдоль строя и объясняли, кто мы такие:

– Вы – дикари, рожденные в грязи. Империя дарует вам второй шанс. Здесь вы станете полезными. Здесь вы забудете своё прошлое.

Слова звучали как мантра, которую они повторяли ежедневно. Забудьте своё прошлое. Забудьте своё происхождение. Забудьте, кто вы.

Меня и десятки других детей заставляли вставать на рассвете, маршировать по грязным дворам, носить тяжёлые ящики. Если кто-то замедлялся или ронял груз, его били. Иногда кулаками, иногда магией.

– Ты не почувствуешь боли, если будешь достаточно стараться, – сказал мне однажды надсмотрщик, когда я лежала на земле после удара. Это был их метод: внушать, что боль – это часть исправления.

Спать приходилось в общих казармах. Узкие деревянные койки, тёмные стены и отсутствие уединения. Тишина здесь была роскошью, которой мы никогда не знали. Кто-то всегда плакал, стонал или бормотал во сне.

Еда была ещё одной формой унижения. Порции – мизерные, едва ли достаточные для ребёнка, не говоря уже о взрослеющих телах. Иногда нам давали добавку за хорошую работу, но чаще лишали еды за малейший проступок.

Когда тебе одиннадцать, боль ощущается ярче. Каждый удар, каждое оскорбление прожигают тебя насквозь. Но годы делают тебя бесчувственной. В какой-то момент ты перестаёшь чувствовать. Начинаешь видеть мир так, как хотят смотрители: через серую завесу.

Но я не забыла.

Я научилась скрывать свою ненависть. Делать вид, что я смирилась. Молчать, когда хочется кричать. Улыбаться, когда хочется ударить.

Это было самое трудное: не дать им увидеть, что ты не сломалась.

Останавливаюсь перед начальником лагеря, женщиной с ледяными голубыми глазами и туго затянутыми светлыми волосами. Её голос, как всегда, ровный и безэмоциональный:

– Поздравляю, Нордергард. Сегодня ты покидаешь наш лагерь. Империя даровала тебе второй шанс.

Она кладёт передо мной лист бумаги.

– Это твой пропуск. Здесь указано место, где ты будешь жить, и работа, которая тебе назначена. Империя предоставляет своим исправленным гражданам всё необходимое. Ты обязана работать и соблюдать все законы. Любое отклонение приведёт к возвращению сюда.

Молчу, пока она протягивает мне лист и маленький ключ. Беру, ощущая шероховатую бумагу под пальцами.

На нём напечатаны несколько строк:

Адрес: Гетто, район Восточной Кальдоры.

Место работы: Завод магических двигателей.

Рабочая смена: 12 часов, начиная с 6 утра.

Лист кажется лёгким, но его вес давит, словно камень.

– Ты должна покинуть территорию лагеря до полудня.

Киваю, забираю свою единственную сумку с вещами и ухожу.

Ворота открываются с оглушительным скрипом. Выхожу, чувствуя, как ноги касаются твердой земли. Никаких решёток, никаких заборов. Небо над головой кажется бесконечным, но я знаю, что это иллюзия. Свобода здесь – только слово.

Перед лагерем стоит транспорт – старый грузовик, забрызганный грязью. Водитель, не глядя на меня, кричит:

– На заднее сиденье. Двигайся быстрее.

Забираюсь в кузов, сажусь на деревянную лавку. Вокруг меня ещё несколько человек. Все молчат, сжимая в руках такие же листы, как у меня. Мы – «исправленные».

Грузовик трогается, и лагерь остаётся позади.

Смотрю на грязную дорогу, на смутные очертания города вдали. Кальдора растёт передо мной, как железный монстр. Дымы фабрик, серые стены, башни, устремлённые в небо. Это не свобода. Это новая клетка.

Но в этот раз я не ребёнок.

Я не сломалась.

Я буду молчать, работать и подчиняться, но внутри меня горит огонь. Империя отняла у меня всё, что я любила. Теперь моя очередь отнять что-то у неё.

Грузовик останавливается у ворот гетто.

Выхожу, сжимая листок в руке, и начинаю свой путь.

Гетто в Восточной Кальдоре выглядит именно так, как я представляла все эти годы, слушая разговоры других заключённых. Узкие грязные улицы, на которых смешаны запахи гниющей пищи, магического топлива и человеческого пота. Дома стоят близко друг к другу, из их окон торчат грязные тряпки, а стены покрыты трещинами и облупившейся краской.