Открываю глаза.

Я смотрю на Агату, на ее бледное кукольное, будто фарфоровое лицо с едва уловимым оттенком синевы, и чувствую, что еще немного, и меня вывернет тыквенным пирогом, который я съел на ужин.

Ее веки сомкнуты, выглядит она расслабленно, будто прилегла отдохнуть после трудного дня и мгновенно провалилась в сон. Но по широкому уродливому порезу на шее, по запекшейся темной крови, запачкавшей ее лимонное платье, по отсутствию дыхания, в конце концов, я понимаю, что это не так. Совсем не так.

Но, кажется, я знаю, как это исправить.

– Это какой-то кринж, – Вик держал на вытянутых руках сплетённую из соломы куклу, которую покрывал приличный слой пыли. – Их тут полная кладовка, ты в курсе? Твоя родня что, фанатами ужастиков была? «Дети кукурузы» там, «Пугало». Или этот, помнишь… про ожившее растение фильмец был? Там ещё всех в конце съели.

Ника выглянула из соседней комнаты, скептически усмехнулась.

– Нет, Шерлок, не угадал. Ещё попытка?

Она невольно посмотрела на старенькую бабушкину софу за спиной Вика, над которой разверзлась «многоликая бездна»… в смысле, гордость всякой уважающей себя советской семьи – красно-бордовый узорный ковёр, без которого раньше не обходилось ни одно приличное фото. Но в приглушённом свете торшера, когда Ника засыпала на этой софе в детстве, ковёр оживал, превращаясь в ту самую бездну. А узоры на нём оборачивались то причудливыми масками, то чьими-то мерзкими рожами. Кажется, это зависело от бабушкиного настроения и от сказок, которые та рассказывала на ночь. Повзрослев, Ника, конечно, перестала замечать в ковре какое бы то ни было волшебство, злое или доброе. Но нет-нет, да проглядывали лица-маски, если посмотреть искоса – словно боялись показываться напрямую.

Но ковёр ещё ничего, такой у всех висел и с переменным успехом пугал. Гораздо больше не по себе Нике становилось от бабушкиной гирлянды куколок-берегинь над софой. Хотя самые страшные жили не там, а за заедающим стеклом, в серванте. Нике нравилась его лакированная поверхность, похожая на настоящее дерево или даже на плитку тёмного янтаря. А вот за стеклом, за колоннадой бокалов и рюмок из чешского хрусталя, жили они… От них-то девушка и предпочла избавиться в первую очередь, поселив в коробке в кладовке. Гирлянду берегинь снимать не решалась, словно бабушка с мамой могли обидеться, а вот их попрятала. Больше они не смотрели на неё сквозь мутноватое стекло, но почему-то их взгляды она иногда чувствовала даже через занавешенную дверь кладовки. Когда к этому добавились и шорохи – словно кто-то копошился там, среди коробок, недовольный новым пристанищем, – Ника приняла твёрдое решение, что от старого хлама в самом деле пора избавляться.

– Нет, серьёзно, откуда тут столько кукол? Ты никогда не рассказывала, – голос Вика вывел девушку из оцепенения. – И почему они не стоят на одной полке, как полагается коллекции? Вот у меня фигурки все в ряд, в одном шкафу, по сеттингам разбиты. А тут, – парень обвёл жестом Никину квартиру, – они повсюду. Над кроватью, над дверью.

– Ещё и там стояли, – отозвалась Ника, указав на сверкающую вымытую батарею хрусталя, уже без жутковатых обитателей серванта. Так ей всё нравилось гораздо больше.

Вик у неё в гостях, конечно, бывал не раз, ещё когда мама и даже бабушка была жива. Но когда спрашивал, мама отшучивалась, а бабушка, которая к тому времени, к сожалению, уже была не совсем в ладах с реальностью, объясняла смутно, даже жутковато.

– О, смотри-ка, – парень отодвинул полупрозрачную тюль и указал на подоконник. – Даже на окне. Причём две. Между прочим, сырость – враг соломы. На подоконнике им точно не место.

Сердце кольнуло. Эти две Нике нравились. Их ещё мама делала на заказ, но заказ почему-то не забрали. Они были похожи на бабушкиных берегинь, только не такие… потусторонние. В сарафанах и нарядных кокошниках, с ожерельями из рябиновых бусин. Мама неизменно поворачивала их к окну.

– Не помню, их мама расставляла, – глухо ответила Ника, ставя на пол большую картонную коробку. – Сколько себя помню, после каждой ген уборки мы с мамой расставляли всех этих кукол по местам…

Сколько времени прошло со звонка в больнице? А ей всё казалось, что мама сейчас окликнет с кухни, ужинать позовёт. Или пожурит, что не так расставила, да и пыль на серванте пропустила. Ника закусила губу. Нет, так жить нельзя – нужно двигаться дальше… Мамин голос она по ночам слышала долго, даже когда «заморозка» первого шока отошла. Сейчас вроде немного полегче стало, а всё равно нет-нет, да накроет. Здесь всё было мамино и бабушкино, всё дышало ими, и даже эти жутики из серванта будто по-своему тосковали по ним.

В какой-то момент Ника поняла, что нужно вычистить всё, чтоб не напоминало так больно.

– Ну теперь-то всё, хватит, – девушка решительно кивнула. – Пора менять жизнь кардинально.

Вынести старое из дома и из головы. Обновиться, проветриться, открыться новому. Полезно, знаешь? Только избавляясь от отжившего мы достигаем гармонии с собой и достигаем новых вершин.

– Это тебе твой психолог так сказал? – беззлобно подначил Вик. – Ну вместе с йогой, вдох-выдох. Полный релакс, музыка сфер.