– Как вы не поймёте? Вот вы – хирург высшей категории. Поработайте мясником для разнообразия! А вот Ритка – поэт. Пусть посочиняет агитки для стенгазеты! Или частушки. А я для вас, когда вы сопьётесь сыграю «Мурку» с синкопами. Красота!

– Да не кипятись, – признал себя побеждённым Виктор Васильевич. – Все приличные люди и так спиваются.

– Я пока ещё не спиваюсь, – остыла Ирка. – Знаете, почему? У меня спортивный режим. Я хочу пойти стриптизёршей в какой-нибудь ночной клуб. А почему нет? У меня для этого есть все данные и разряд по гимнастике.

Говоря так, Ирка смотрела на алкоголь, стоявший на столике. Рита, знавшая, как она не спивается, холодно и принципиально не замечала этого взгляда.

– Книги, – вздохнула Ирка, переведя глаза на комод. – Стихи! Ритка, а кто круче – Анна Ахматова или Марина Цветаева?

– Они разные, – раздражённо сказала Рита. – Ахматова на всё смотрит глазами женщины, снизу вверх. Цветаева – сверху вниз, глазами поэта. В ней поэтическое начало преобладает над женским.

– А ты сама какими глазами смотришь и по какой траектории? – проявил интерес к поэзии Гамаюнов.

– Солнцеподобными, сверху вверх.

Ещё раз с тоской поглядев на столик, Ирка поднялась на ноги и, зевая, так потянулась, что стало ясно – насчёт разряда она не брешет. Гибкость её высокого и красивого тела была вполне гимнастической. Энергично тряхнув чёрными лохматыми волосами, Ирка промямлила:

– Мне уже пора спать, мальчики и девочки. Завтра утром – две пары. Виктор Васильевич, передайте Наташке, что я в подземном торговом комплексе на Манежной видела куртку, которая ей нужна.

– Сколько ж она стоит? – насторожился Виктор Васильевич.

– Сорок девять тысяч рублей семнадцать копеек.

– Значит так, Ирка! Слушай меня внимательно. Если ты ей хоть одно слово скажешь про эту куртку, мы с тобой очень сильно поссоримся. Ты меня поняла?

– Поняла, конечно! Спокойной ночи.

И пианистка, вполголоса напевая «Мурку», ушлёпала в свою комнату. Было уже десять часов. Проводив глазами нагло виляющий Иркин зад, Гамаюнов вновь наполнил бокалы. Рита, взяв сигарету, не удержалась от смеха.

– Виктор Васильевич, ей ведь двадцать три года! А вам, поди, пятьдесят. Не стыдно?

– Ты знаешь, нет. Чем старше мотор, тем более дорогим и качественным должно быть для него масло.

– Каков наглец! – восхитилась Рита, чиркая зажигалкой. – Но почему шофёрский пример? Можно хирургический?

– Да, пожалуйста. Тебе сколько лет, если не секрет?

– Секрет, и ещё какой! Но вам, как врачу, я вынуждена его открыть. Мне тридцать четыре года.

– Тридцать четыре года? – переспросил Гамаюнов и опустил тянувшуюся к бокалу руку. Он ясно понял вдруг, что ему больше пить не нужно, хотя он выпил чуть-чуть. Настойчивый голос не то судьбы, не то ангела-хранителя, не то Бога – голос, который его преследует с самых первых часов пасхальной недели, не станет ласковее и мягче, сколько бы он, Гамаюнов, ни выпил водки. Он очень пристально посмотрел на женщину, удивлённо смотревшую на него. Судя по глазам, она полна тайн. Довольно красива. Пишет стихи. Ей тридцать четыре года! Можно ли сомневаться, что она послана для того, чтоб всё встало на места, что именно ей он должен довериться? Никаких сомнений быть не могло. Но на всякий случай он едва слышно спросил её:

– Ты ли это?

– Будьте уверены, это я, – серьёзно кивнула головой Рита. – После двух порций виски я не решусь назвать себя ещё кем-то. Если вам это нужно, давайте выпьем пару бутылок рома.

– Рита, послушай меня внимательно, – попросил Гамаюнов. И стал рассказывать, начав с тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, когда ему было девятнадцать. Рита его ни разу не перебила. Она курила и слушала. Две сестры за стеной не спали. Старшая босиком ходила по комнате взад-вперёд, чем-то угрожая, а младшая, беспокойно скрипя диваном, не оставалась в долгу и иронизировала.

Когда рассказ завершился, Рита гасила третий окурок. Она молчала. Только когда Гамаюнов нетерпеливо спросил, что она про всё это думает, прозвучал с её стороны вопрос:

– А она до Пасхи могла не знать про свои три крестика?

– Вряд ли. Она, судя по словам матери, с подросткового возраста с кем только ни ширялась одной иглой, с кем только ни трахалась! Ей на эти кресты было глубоко наплевать. Совершенно ясно – она погибла по той же самой причине, из-за которой умер старый еврей. Она поняла, о чём говорит тот голос на диктофонной записи.

– Где айфон и листочек с буквами?

– В кабинете. Но только ты не получишь их, будь уверена. Я привык людей от смерти спасать, а не обрекать их на смерть.

– Я их получу, – спокойно сказала Рита. – В этом вы даже не сомневайтесь. А что касается смерти – Боже ты мой, нашли кого кем запугивать! Лису – курицей!

Гамаюнов хотел что-то возразить, но вновь вошла Ирка, на этот раз – разозлённая. На ней были трусики и футболка.

– Виктор Васильевич! – заорала она. – Мне сейчас звонила Наташенька, ваша дочь! Я уже спала! Ей на городской звонил из больницы дежурный врач! Сказал, что вы недоступны! Будьте добры включить или зарядить свой кнопочный «Эрикссон», по которому уже лет пятнадцать плачет помойка!