В ушах всё ещё звенело, оттого, выстрел под самым носом не принёс мне должных страданий. Я схватил руку с оружием, зажатого у стены Плащуна, в то же время разряжая "Браунинг" в живот своего "щита". Не успел труп сползти на пол, как я с силою вытянул третьего и перекинул через себя.

К сожалению, этот ромалэ не выпустил из рук револьвера. Вместо этого, он со злобою схватил меня за отворот, пытаясь направить дуло пистолета мне в лицо. Мы катались по полу, силясь одолеть друг друга. Наконец, удалось выбить оружие из жилистых рук цыгана, однако силы стали меня покидать: дыхание сбилось, воздуха не хватало, в глазах весело заиграла рябь. Получив увесистый удар локтем в висок, я завалился на бок, но тут же, оказавшись на ногах, отскочил, со свистом втягивая затхлый воздух.

Сделал я это весьма вовремя: вскочивший душегуб так резво взмахнул ногой, что чуть было не выбил мне зубы. Я шарахнулся в сторону, уходя от следующего удара, а следом подскочил, уходя от выпада в колено. Никогда прежде мне еще не доводилось видеть подобной работы ногами — четкой, точной и невероятно быстрой. Бойкий цыган и не пытался пустить в ход руки; бил ногами, крутясь как волчок. Мне только и оставалось, что уклоняться — я даже не решался атаковать, опасаясь открыться для сокрушительного удара.

Несколько мгновений танца ни к чему не привели, но я начал задыхаться и понял, что вскоре совершу ошибку.

Собственно говоря - так и вышло: я попался на подлый маневр, получив тяжелый удар в грудь. Воздух с шумом вышибло из легких. Меня откинуло к перилам, которые не выдержали натиска и с хрустом обвалились. Я вскрикнул, безвольно повиснув на высоте второго этажа: обломок перила впился в мягкую плоть предплечья, зацепившись за рукав камзола.

Ликующий негодяй, не спеша, с насмешкой, потянулся к лежащему на полу револьверу, что - то бормоча на своем противном языке. Решительно не удавалось ничего разобрать, но голос его звучал торжественно, даже театрально, а во взгляде его ясно читался смертный приговор.

Хоть я и не считал себя трусом, но дуло пистолета, направленное прямо в лицо, выражение ненависти и презрения в позе и во всей фигуре, и ожидание очередного убийства, которое сейчас совершится среди бела дня — всё это, волей - неволей нагоняло страху. Страшно не хотелось умирать на полдороге жизни.

Ведь жизнь, какая бы она не была - прекрасна. Я бы плюнул в лицо тем людям, которые, не имея увечий, утверждают, что здешний мир - это юдоль плача, место испытания, а тот мир - есть мир блаженства. Вздор! Жизнь прекрасна по своей сути.

Пускай к своим летам я ничего в жизни не достиг: не заработал капиталов, не повидал мира, не стал ученым мужем, не сделал великих открытий, не родил наследника, не нашёл особенного смысла в жизни. Словом - абсолютно бесполезный человек, никчемный. Казалось бы, незачем понапрасну коптить небо. Но ведь можно просто жить. Жить спокойно и достойно. Прожить жизнь человеком хорошим, уникальным - уникальным в своей простоте. Чтобы на твоём надгробии написали: "Он был просто хорошим человеком". Чем плохо?

С другой стороны, службою своей, своим даром предвидения, я помогал простому народу. С каждым арестом вора, при всякой поимке душегуба, я не только воздавал должное злодеям, но ещё отвращал от людей потоки крови, каковые неизбежно были бы пролиты этими опасными преступниками. Хоть и руки мои по локоть в крови, но в крови плохих людей. Надеюсь, сей факт учтется в час последнего суда... Если он, конечно, есть.

Все эти мысли роем, в одно мгновение, пронеслись в голове.

И вот, сухо щелкнул курок револьвера. Я закрыл глаза, в ожидании своей кончины. "Прости меня, Настенька", - было последней мыслью.

Наконец, грохнул выстрел... Второй, третий, четвертый!

Боль в руке не утихла, сердце билось исправно, а мой палач лежал со стеклянными глазами в луже собственной крови.

В шагах десяти, исходило дымом дуло револьвера Пелагеи.

– Чего висишь?
– спросила она, схватившись за плечи моего камзола.
– Живо поднимайся! Надо уходить!

Оказав мне посильную помощь, Пелагея стала гнать меня вперёд так резво, что я едва успел поднять лежавший на полу револьвер. Оказалось, острие обломка перил не пробило рукав камзола, но рука по сей час нещадно ныла, немела и плохо подчинялась.

На бегу, как сумел, проверил барабан - три патрона. Не густо, но лучше, чем ничего.

– Сюда!
– кричал Пахом, стоя возле угла коридора и вскинул пистолет, глядя нам за спину.
– Пригнитесь!

Чудовищный револьвер здоровяка раз за разом плевал свинцом куда-то во тьму. В ответ послышалась беспорядочная стрельба, однако, мы с Пелагеей успели заскочить за поворот. Пахом прыгнул следом, обогнал нас и влез на подоконник в конце коридора.

– За мной!
– велел он, и одним прыжком перескочил на пожарную лестницу соседнего дома.