— Прежде чем приступить, он хорошенько пораскинул мозгами, - продолжила Пелагея.
– Схемы чертил, рисунки непонятные. Для него собрать Агафью заново было вроде игры. Когда работы завершились, он показал мне готовую штуковину, я даже ахнула. Она выглядела такой странной, такой тяжеленой… Казалось, что Агафья поднять-то её не сможет, не то что управляться с ней.

Дальше, с её слов, Кулибин предложил ей выпить, и она согласилась. И сразу в обморок, а проснулась от собственных криков. Доктор, или кто уж он там, пристегнул её ремнями к столу, вроде как у хирургов, и сверлил деревянным буром дырку в кости.

— Уму не постижимо…

— Ага, а ещё как-то хитро мышцы руки с механикой сшил... Агафья рассказывала, что это было куда хуже, чем все ампутации, — да что уж, хуже даже, чем обе руки потерять. Но теперь она рада, что она у нее есть... — Она то ли повернулась на бок, то ли снова улеглась на спину. — Ну всё, Николай Александрович, пора и честь знать. Не знаю как ты, а я, пожалуй, вздремну чуток.

Пока я боролся со своим беспокойным разумом, вдруг забурчал желудок — и я понял, что не могу припомнить, когда в последний раз ел. От одной только этой мысли живот порывался самостоятельно отправиться на поиски пищи. Но я понятия не имел, куда идти, так что лишь крепко обхватил его и свернулся в клубочек, решив для себя, что утром обязательно справлюсь насчет завтрака.

Тут же вспомнилась сестричка. Я, к сожалению, или к счастью, не был из тех, кто много молится, и не мог сказать, так уж ли верю в того Бога, имя которого поминаю временами. И все же, закрыв глаза и стараясь не обращать внимания на прерывистый писк отопительных труб, я попросил небеса помочь Настеньке.

С этими мыслями я провалился в объятия Морфея, однако, среди ночи проснулся от того, что кто-то залез ко мне под одеяло...

Мучась от звона в ушах, Настя молотила ногой по люку, пока зазор не стал достаточно широк, чтобы пропустить её в город, куда совершенно не хотелось. Но при прочих условиях она предпочла бы раствориться во мгле, а не сидеть в гондоле с воздушниками, которые уже расстегивали ремни на креслах и со стонами пересчитывали ушибы.

Загадочного тихони было не видать, пока девица не обнаружила, что тот стоит рядом с капитаном и поглядывает на нежданного пассажира одним глазом.

— И куда это ты направился? — спросил капитан.

— Прошу меня простить, господа, но мне пора, — отозвалась Настя, старательно изображая невозмутимость и удаль.

По её мнению, фраза прекрасно годилась на роль прощальной, однако ширины люка все-таки не хватило. Она просунула ноги в щель и заработала ими, как рычагами.

Капитан поднялся с перекошенного кресла и шепнул что-то этому худому господину; тот кивнул. Затем хозяин корабля поинтересовался:

— Как тебя зовут, мальчик?

Настя не ответила — она как раз перелезала через край люка, оставляя кровавые отпечатки на каждой поверхности, которой касались руки.

— Мальчик! Кузмич, хватай его, он ранен… мальчик, ты что?

Но она уже была снаружи. Спрыгнув на землю, Настя плечами налегла на дверцу, и ту снова заклинило — лишь на время, но ей большего и не требовалось, чтобы неровной побежкой кинуться прочь.

Вслед ей из нутра искалеченного дирижабля понеслись крики.

Девица завертела головой по сторонам, и перед глазами у неё все поплыло, однако ничего особенного разглядеть не удалось - её окружали лишь вековые стены.

Порывшись в памяти, Настя припомнила карту города, а затем и Императорскую гимназию, что высилась мрачным исполином с мраморными изваяниями античных богов на фронтоне и атлантами, державшими карнизы боковых стен.

Казалось, частокол, которым теперь было обнесено здание, можно было повалить одним щелчком. Бревна мариновались в сыром, а впоследствии и ядовитом воздухе целых два года — если одуревшая вконец Настя не ошибалась с датой.

В щели виднелись аккуратные двух и трехэтажными дома, которые, в былые времена, были наполнены неизменными книжными лавками, недорогими трактирами, булочными, прачечными и магазинчиками, торгующими всякого рода канцелярией. Теперь же, они тонули в ядовитом тумане, и слишком наглядная печать запустения лежала на всем.

Насте опять не хватало воздуха; сбившись с ритма, она часто и хрипло дышала под ненавистной маской. Как и прежде, чесалось лицо, а каждый вдох отдавал желчью и тем, что было у неё в последний раз на обед.

Среди непроглядного мрака, она разглядела тусклый луч света, примерно на втором этаже гимназии, который манил её, словно маяк, указывающий путь затерявшимся кораблям.

Где-то за спиной, во мгле, дубасили ногами по металлу и со всех сторон стали слышны мертвые голоса. Скоро матросы вышибут люк и нагонят её, или она попусту станет кормом для кадавров.