Всех взрослых скоро мобилизовали, на Кировском заводе работали теперь круглосуточно — дети остались беспризорными. Маму Лиля практически не видела. (Только после войны дочь узнает о голодной смерти матери прямо у станка.) Отца, как военнообязанного, сразу призвали на защиту родного города (Он тоже погибнет год спустя.) Пятилетняя девочка осталась одна. Она бы точно погибла, но выручила соседка по дому, тетя Лиза, воспитательница детского сада. Сама истощенная донельзя, передвигающая ноги, как поленья, — она и стала постоянно присматривать за девочкой. Позже и в эвакуацию Лилю привезет тоже она.

А на пороге зима — мороз под сорок градусов, в пустой комнате лютый холод, взрывной волной давно выбиты стекла, от постоянных сквозняков нет спасения, а печку топить абсолютно нечем. Все заборы, табуретки, лавки и шкафы уже сломали и сожгли. Чтобы как-то побороть неотступную дрожь, Лиля, как маленькая старушка, надевывала на себя все, что могло хоть немного согреть: на ноги — разбитые валенки, поверх легкого пальтишки крест-накрест наматывалась расползающаяся — дыра на дыре — серая шаль. Один матрас под себя, лежаком, второй — шалашом, куда можно забраться всей этажной детворой и даже накрыться одеялом. И попробовать как-то утолкаться, согреться и чуть-чуть подремать, размазывая по щекам сопли и слезы.

— Немытые, грязнущие, руки черные. Мы все были во вшах. Мы же много месяцев не мылись, — продолжает рассказ Лилия Семеновна. — Ничего ведь не работало. Воды нет, канализации нет. И есть нечего. Нам выдавали месячные карточки в домоуправлении. А карточки — именной квадратик размером сантиметр на сантиметр. И по датам — от 1 числа до 30-го или 31-го. И если ты эту карточку сегодня не отоваривал, назавтра она уже теряла смысл. Поэтому мы ночами стояли в очереди, чтобы эту карточку отоварить. Когда ужесточили норматив карточек, и стало совсем невмоготу, мы всех кошек и собак поели. Людоедство даже было. Конфеткой поманят — и нет ребенка.

Беспризорную дворовую ребятню от пустого шараханья объединил в эти скорбные дни старый сосед — дед Видякин. Борода у него была длинная, до пупа, но, что несколько странно, вся черная, в ней едва проглядывался редкий седой волос… За жилыми домами угловым порядком стояли тогда хозяйственные постройки, и самый первый сарайчик значился Видякинским. По утрам, как на зарядку, вся шумливая ватага устремлялась гурьбой к нему в очередь. А дед посиживал уже в своей сарайке: перед ним громоздился здоровенный противень, на котором, как студень, был разлит древесный клей. Резал старик Видякин этот самодельный клей на ровные кусочки и на алюминиевой вилочке раздавал, как угощение или награду за будущие благородные труды, каждому подходившему. И малыши этот клеевой брусочек клали в рот и жмурились от удовольствия.

После этого дед Видякин раздавал задания на день. На лестничных площадках, на чердаке стояли тогда бочки с водой, ящики с песком — на чрезвычайный случай пожара. Вот и нужно было их оперативно наполнить, наносить с Невы в ведрах, в чайниках, в бидонах… Мальчишки — а им всего-то по одиннадцать-двенадцать лет — если проволокой разживутся, тут же гнули из нее щипцы. И когда зажигалка вьюнком закрутится, хвать ее этими щипцами и сразу в песок…

Раз в неделю к дому приезжала похоронная санитарная машина. И тогда подростки шли на поквартирный обход: почти без эмоций, привычно и буднично вытаскивали из комнат покойников и грузили их в кузов… Помогали отоваривать и хлебные карточки, особенно тем, кто немогутной. А немогутных было сплошь и рядом. Есть-то нечего — питались одной водой. И вот идет человек за водой, поскользнулся, упал и больше не встал… Или кто-то присел на корточки в очереди, а выпрямиться, подняться нет сил. Все — уже и хлеба не надо, и ничего не надо. Замерзали в очередях и от голода, и от холода.

Девочка-дистрофик, ручки-ножки, как ниточки — изможденной до крайности эвакуировали Лилю Земскую с 33-м детсадом Приморского района Ленинграда по Ладоге только летом 1942-го года. В это же время вывезли ребятишек 1, 11 и 16-го дошкольных учреждений. А катерок маленький, а детей и взрослых с перебором — перегруз страшный, борта почти вровень с водой. И почти всю дорогу бомбили, и суденышко ходуном ходило — жуть непередаваемая!..

В эвакопункте в Кобоне грязнущих, завшивленных малышей, как кирпичики, из рук в руки, перекидали с парома в вагоны-теплушки, рассадили гуськом на солому. А она колючая, хуже вшей донимает. Исчесались тогда донельзя.

Воспитатели паек получили — там четвертинка хлебной буханки и конфетки-квадратики.

Месяц добирались до Кирова — вторая дорога жизни. Потому что все время бомбили. А потом пути ремонтируют, вагоны собирают в состав.

— В вагоне было битком, четыре детсада водном вагоне, — вспоминает Лилия Семеновна — Обычный вагон — на полу солома. И мы гуськом, и воспитатели здесь же. Когда случалась бомбежка, нас из вагона вытаскивали и укладывали прямо в кювете. Тревога пройдет — обратно запихивали… А кормили нас как — у нас рты-то не открывались. И у меня словно все засохло: челюсти не двигаются, кишечник не работает. К тому же предупредили, как пользоваться пайком. Целиком его есть нельзя. Надо по чуть-чуть… Впрочем пайку мы в руках и не держали — воспитатели распоряжались. Они ответственны за нас, за каждую единицу. Поэтому отрежут ломоть побольше, делают обход и каждому малышу пихают в зубы по кусочку. Интервал определенный выдержат — опять обход, опять по кусочку. А челюсти у нас не работали, жевать не могли — так этот хлебный комочек у нас от слюны растворялся. Да и хлеб — одно название. Сплошь целлюлоза, разные отходы. По внешнему виду — черный, как земля. И сыроватый. И пекли этот хлеб не как сейчас, не килограммовыми маленькими буханочками, а большими караваями. И потому воспитательница одним куском полвагона обслуживала… Вот так накормят, а мы скоро в туалет запросимся. И нас всех высадит на ближайшей остановке. Все дела справили — всех обратно в теплушку.

Потом на десяти лошадиных подводах привезли утомленных ленинградцев в город Слободской. И прямым ходом в прачечную — выстроили все четыре детсада рядком и всех наголо обрили. Волосы, одежду — все в топку. Помыли маленьких блокадников основательно с жидким дегтярным мылом — месяц от каждого этим дегтем пахло. Вот такая обязательная дезинфекция.

В селе Первомайском, на берегу реки Вятки, в небольшом лесном массиве возведены были специально три двухэтажных дома: два отдали под детей, по этажу на детсад, в третьем расположились нянечки да воспитатели. Теперь это был один интернат № 110.