Подъём был чересчур крутым. На плоскогорье можно было бы войти в монотонный ритм, при котором боль не чувствуется так остро, но на перепадах высоты это было невозможно. Каждый оборот колёс приносил новую муку. Ремни от радиостанции впивались ей в плечи, а на спине, там, где давил край ящика, кожа стёрлась до мяса. Впереди было ещё бог знает сколько километров – почти весь путь.

Мысли настигали её в виде вспышек и образов. Вот Анри до войны читает за завтраком газету, отпивая из чашки кофе. Лунная ночь, Антуан выстреливает себе в голову. Секретарь в штабе «Свободных французских сил». Бём прижимает ладонь к окровавленному лицу. Раз. Два. Раз… Два… Она знала, что скоро будет перекрёсток и тропа перейдёт в дорогу с щебёночным покрытием. Там будут патрули. Она сможет свернуть с неё через полтора километра, но эти полтора километра она в опасности.

Становилось теплее, даже в тени. Она повернула на главную дорогу, и подъём стал ещё круче. Кровь, вслед за ручейками пота, текла по внутренней поверхности бёдер. Она посмотрела наверх. Солнце уже миновало зенит, а с фермы она выехала на рассвете. Это значит, она в пути семь часов? Они показались считаными минутами и в то же время целой вечностью.

За спиной она услышала гул бензинового двигателя. Чёрт. Это немцы.

Вытерев пот с глаз, она посмотрела направо и налево. По обеим сторонам рельеф уходил вверх, а придорожные канавы, покрытые зарослями, были недостаточно глубоки. Придётся продолжать крутить педали в надежде, что те, кто едет сзади, не ищут женщину с ящиком на спине. Ей нужно выглядеть обычной женщиной, которая проехала всего пару километров из одной деревни в другую. Подними голову, Нэнси. Выпрями плечи, Нэнси. Улыбайся. Делай вид, что тебе хорошо. Её трясло от боли. Шум двигателей становился всё громче, и вот они уже поравнялись с ней, обгоняют. Ярко-зелёный брезент, огромные колёса, облако пыли. Она продолжала смотреть вперёд, подняв голову.

Один. Два. Три фургона. Они даже не притормозили, лишь дали чуть в сторону, чтобы не сбить её. Последний был набит немцами в серых касках и зеленоватых гимнастёрках, сидящими на скамьях лицом к лицу. По правой стороне с краю сидел рядовой, которому вряд ли исполнилось двадцать. Он улыбнулся ей и поднял руку, еле заметно помахав. Она улыбнулась ему в ответ и улыбалась до тех пор, пока они не скрылись за следующим поворотом.

Тропа, на которую она свернула с главной дороги, тоже была холмистой. Где-то Нэнси ехала по земле, где-то – по гравию. То и дело встречались участки глины и грязи. Дорога шла то вверх, то вниз. То вверх, то вниз. Велосипед трясся и отскакивал от кочек, тонул в рытвинах и проваливался в колею, проделанную гужевыми повозками. День близился к завершению, и теперь это был просто вопрос времени. Дорога вилась между полей, затем крутой спуск к широкому и мелкому ручью. На дороге валялась упавшая после летнего ливня толстая ветка, которую ещё не успели убрать.

Переднее колесо застряло, и её перебросило через руль. Несколько секунд она летела вперёд, но уже ничего не могла сделать, чтобы защитить себя. Приземление на левый бок оказалось настолько жёстким, что от удара она потеряла способность дышать.

На какое-то время она потеряла сознание. Сложно сказать, на сколько именно – все последние часы её мозг находился в состоянии белого густого забытья. Лежать на земле было так спокойно. Она слышала, как в ста метрах от неё течёт ручей, ощущала, как охлаждается земля, а потом ветер наконец мягко тронул листья, как ладонь воду.

– Нэнси.

Вот он. Он куда-то уезжал? Она была очень рада, что он дома.

– Нэнси.

Конечно, он вернулся вчера днём, раньше, чем она рассчитывала, и смеялся над тем, как она бросилась в его объятия, закинув ноги ему на спину. Они даже не смогли подняться наверх и занялись любовью прямо на дорогом диване в гостиной, даже не раздеваясь – настолько это было необходимо и срочно.

– Нэнси, дорогая.

Куда же они пошли потом? В «Отель-дю-Лувр» у гавани, конечно же. Там можно ужинать на террасе и смотреть на судна, заходящие и выходящие из порта, на рыбаков, которые несут корзины с лобстерами на кухню, где повар уже ждёт не дождётся, когда начнёт готовить Анри и Нэнси ужин. Они танцевали? Ах да, в «Метрополе»! Тамошний бармен понимает, что смешать коктейль – это целое искусство. Нэнси не могла удержаться от смеха – у него такой серьёзный вид, но зато какие напитки он творит! А какие у них бывают музыканты! Там Нэнси однажды видела Риту Хейворт, а Мориса Шевалье – даже дважды.

– Послушай меня, Нэнси.

Они едут домой, взлетая на холм на любимой спортивной машине Анри. Его руки уверенно держат руль вне зависимости от того, сколько он выпил. Она обожала смотреть, как он ведёт машину. Потом они снова занялись любовью. На этот раз в постели. Она заснула в его объятиях под лёгким белым одеялом.

– Нэнси, тебе нужно вставать.

Она приоткрыла глаза. Он стоял у балконной двери, а за его спиной ветер обдувал тюлевые занавески. Странно, Нэнси не ощущала его дуновение. Какой же он красивый, её Анри. И так к ней добр!

– Я не хочу, Анри, дорогой, не заставляй меня, – сказала она.

Он молча смотрел на неё. Почему он грустный? Как он может грустить в такой прекрасный день?

– Открой глаза, Нэнси.

– Я…

Глаза у него по-прежнему светились добротой, но в голосе появилась твёрдость.

– Я серьёзно, Нэнси. Открывай глаза.

Она открыла. Марселя не было. Анри не было. Она лежала в темноте на тропинке в Оверни. К спине была привязана радиоточка, между ног – засохшая кровь. Мышцы сводило, ребра опухли от синяков. Жажда сводила с ума. А рядом ещё кто-то льёт слёзы, да так, что от звуков этих мучительных рыданий всё внутри переворачивается. Она долго слушала этот душераздирающий плач, пока не поняла, что рыдает она сама.

Анри, я всё испортила. Абсолютно всё. Мне так жаль. Я была такая дура. Я просто… Я не знала. Деревья, земля и темнота молчали. Я видела такое, Анри! Я делала такое. Я убивала, из-за меня умирали люди. А эта девушка, господи, что я за человек? Немцы убивали детей из-за того, что я натворила.

Постепенно её рыдания стихли. Ничего не изменилось. Она по-прежнему здесь, в оккупированной Франции. Мёртвые были по-прежнему мертвы, а живые по-прежнему ждут её. Она встала на колени, а затем и на ноги, шатаясь под тяжестью радиостанции. Подняла велосипед.