Именно Южная Осетия стала первой жертвой националистического правительства Звиада Гамсахурдия, пришедшего к власти в октябре 1990 года; и она же может делить с Нагорным Карабахом первое место в перечне территорий бывшего СССР, где межэтнические столкновения дали толчок к формированию непризнанных, но от того не менее реальных государств, вследствие чего межэтнические столкновения стали войной. Начало их можно отнести все к тому же, столь роковому в истории СССР 1989 году; однако обычно за точку отсчета берут 23 ноября, когда национал-экстремистские организации попытались провести митинг в Цхинвали [338] . Со всей Грузии было стянуто около 50 000 человек, но войти в юго-осетинскую столицу колонне не удалось, и после суточного противостояния она повернула обратно. Это было уже мощное дуновение грядущей грозы, реальное же начало процесса относится к апрелю того же года и тесно увязано с получившими мощнейший резонанс событиями в Тбилиси.

В июне 1990 года Верховный Совет Грузии, решивший восстановить свое преемство от правительства социал-демократов, принял решение об упразднении всех законодательных актов СССР, по одному из которых 20 апреля 1922 года была образована Юго-Осетинская АО в составе Грузинской ССР. В ответ на это 20 сентября 1990 года сессия областного Совета Южной Осетии приняла Декларацию о Юго-Осетинской Республике, опираясь на апрельское решение Верховного Совета СССР [339] о повышении статуса автономных образований до республиканского. Принятое в разгар борьбы между руководством СССР и РСФСР с целью ослабления последней, оно в данном конкретном случае давало легитимное основание руководству и народу Южной Осетии для принятия собственной Конституции и, стало быть, самоопределиться в условиях крушения союзного государства в соответствии со своими национальными интересами.

К этому времени напряженность в отношениях между Грузией и Юго-Осетинской АО достигла уже крайне высокой степени, что в огромной мере было спровоцировано событиями 9 апреля 1989 года в Тбилиси. Они до сих пор большей частью общественного мнения и в России и, тем более, в мире воспринимаются в формате примитивного мифа о невинных жертвах [340] и свирепых чудовищах, крошащих их на куски саперными лопатками. Образ этот был закреплен в отчете А.А. Собчака как руководителя комиссии первого Съезда народных депутатов СССР. В своей митинговой недобросовестности юрист Собчак тогда оказался едва ли не большим католиком, чем сам папа римский, то есть в данном случае Э.А. Шеварднадзе, на пленуме ЦК Грузии 14 апреля 1989 года все же не пытавшийся рисовать организаторов митинга невинными агнцами. «Никак не могу отделаться от такого чувства, — поведал он тогда, — будто кое-кто из лидеров так называемых неформальных организаций совершенно сознательно вел доверившихся им людей к закланию».

Но так ли невинны и доверчивы были без исключения все те, кого вели лидеры, которым, для эскалации движения, нужна была кровь? Ведь на митинге, начавшемся, по сути, 7 апреля, меньше всего молились и взирали на лик Христа — нет, взоры были устремлены совсем в иную сторону, и иные из выступающих столь дальновидно предсказывали последующее развитие событий в Закавказье вообще и в Грузии особенно, что сам митинг и последовавшие за ним события предстают первой и необходимой ступенью реализации тщательно разработанного плана. «В Грузии, — требовал И. Церетели, — должна быть незамедлительно отменена власть марионеточного грузинского правительства… должны войти армейские подразделения ООН… Далее Грузия должна войти в НАТО как военный союзник [341] . Это позиция всех неформальных организаций Грузии. Независимая Грузия должна брать ориентацию на США. Мы должны встать и бороться».

8 апреля руководство республики решило провести демонстрацию военной техники. И это, несомненно, было ошибкой, ибо уже имеющийся опыт такого рода — например, в декабре 1988 года в Баку — выявил, что подобное пассивное «показывание брони» лишь раздражает и возбуждает толпу, ведомую экстремистами, давая последним повод переходить к «обороне» и провоцировать кровопролитие. Именно так и произошло в Тбилиси: технику и военнослужащих стали забрасывать камнями, начался захват грузовиков, городских автобусов и троллейбусов. Почти три десятка их были перегнаны в район проспекта Руставели и перекрыли доступ к нему, что в дальнейшем возымело самые роковые последствия. Наготове [342] оказались обрезки арматуры, ножи, бутылки с горючей смесью. В итоге пострадало 189 военнослужащих, среди которых были получившие черепно-мозговые травмы, переломы костей и колото-резаные раны.

Эти данные, приведенные Генеральным прокурором СССР А.Ф. Катусевым, никем не опровергнуты, и можно лишь поражаться не «зверству» армии и милиции, а тому, что даже и при таких обстоятельствах они не применили ни огнестрельного оружия, ни даже брандспойтов. Однако, несмотря на это, советские вооруженные силы, вследствие откровенного манипулирования общественным мнением, были ославлены и обездвижены в результате сформировавшегося у них «тбилисского синдрома» [343] . Теперь руки у экстремистов были развязаны для более масштабных действий, и первой ощутила это Южная Осетия.

Вскоре же после апрельских событий в Тбилиси в столицу АО Цхинвали [344] направились 400 автобусов с «добровольцами» под руководством З. Гамсахурдия и сменившего Джумбера Патиашвили на посту первого секретаря ЦК КП Грузии Гумбаридзе, что привело к первым столкновениям. А уже 23 ноября 1989 года, после того, как колонна отошла от Цхинвала, члены неформальной организации «Белый легион» обосновались в окружающих его грузинских селах, через которые проходят все трассы, так что проезжающие по ним осетины превратились в объект систематического террора. Для контроля над обстановкой был введен батальон советских войск, однако избранный 10 октября 1990 года председателем ВС Южной Осетии Торез Кулумбегов оценивает позицию командовавших армейскими частями генералов Маслюшкина и Воронова как, мягко выражаясь, протбилисскую, и возлагает на них немалую долю ответственности за дальнейшее кровопролитие.

«Мы их предупредили, — говорит Кулумбегов, — что имеем информацию о готовящемся нападении, но они словно не слышали нас». Более того, после событий весны 1989 года Цхинвал был практически разоружен, обезоружена была даже милиция под предлогом чрезвычайного положения, введенного на территории всех районов компактного проживания осетин. Тем самым осетинское большинство [345] было поставлено в дискриминированное положение по отношению к грузинскому меньшинству, что, при общей эскалации «антиимперских» и антисоветских настроений в Грузии, заставляло опасаться самых крайних акций с ее стороны. Кулумбегов пытался довести до сведения высшего союзного руководства в Москве, в частности министра обороны Язова, предсовмина Рыжкова, спикера ВС СССР Нишанова, председателя КГБ Крючкова, что ситуация сложилась опасная; и хотя с Горбачевым личной встречи не было, совершенно исключается, чтобы последний не был в курсе дела.