Вряд ли это было случайное попадание: ведь вслед за ним последовало нападение на бендерскую крепость, где располагалась сама ракетная бригада, причем при отражении этой атаки со стороны российской армии были убитые и раненые, а Снегур заявил в парламенте, что Молдова находится де-факто в состоянии войны с Россией.

Россия отреагировала на удивление мягко. Никакого «ответного удара», как о том заявлял Военный Совет месяц назад, не последовало, но вряд ли в этом можно винить только командующего 14-й армией генерала Юрия Неткачева. В свое время патриотическая печать неистовствовала по его поводу [621] , однако, существует и другая точка зрения — что в сложившейся ситуации он делал все, что мог, а по некоторым данным, и больше, чем мог. Об этом в Тирасполе спорят до сих пор. Есть веские аргументы в пользу того, что если ПМР не осталась совсем безоружной, то в этом заслуга и генерала Неткачева. Известно также, со слов самого Неткачева, что им был получен приказ Б. Ельцина «технику не давать, в конфликте не участвовать». Однако, как и под Дубоссарами, здесь, в Бендерах, часть военнослужащих 14-й армии своевременно «перешла на сторону народа» и вывела в помощь приднестровцам несколько единиц 59-й мотострелковой дивизии, на которой гвардейцы, казаки и ополченцы сумели прорваться в город, смяв противотанковые батареи бывшего офицера Советской армии, теперь служившего в армии РМ, Карасева. Мост был разблокирован, но дорогой ценой: в Указе президента И. Смирнова, которым с 21 по 23 июня в ПМР объявлялся траур, говорилось, что в первые два дня агрессии республика потеряла более 200 человек убитыми и более 300 ранеными.

На улице Суворова танки ПМР разгромили войска Молдовы, усеяв все ее полтора километра искореженной техникой, и освободили из кольца засады горисполком. Части Молдовы отошли в село Варница, однако в городе осталось много снайперов; продолжался и обстрел города из тяжелых орудий и минометов. Это напоминало Цхинвал — здесь тоже хоронили во дворах; но, в отличие от Цхинвала, где наиболее интенсивные обстрелы пришлись на осенне-зимнее время, в Бендерах стояла 30-градусная жара, что создавало угрозу эпидемий. Она, эта жара, и осталась в моей памяти материализовавшейся метафорой ада: пустынный, слепящий под солнцем Днестр, к которому не подойти — стреляют, и в котором время от времени всплывают трупы; густой запах разогретого — или обгоревшего — металла на улицах и окровавленных бинтов в полевом лазарете, что разместился в бендерском Рабочем комитете. А во дворе качаются, под легким жгучим ветерком, высокие розовые кусты [622] , бросают прозрачную подвижную тень.

Знойное струящееся марево обтекает в упор, в сердце расстрелянный опоновцами памятник Пушкину, фигуры гвардейцев, ополченцев. У многих вокруг лбов как траурные ленты повязаны церковные пояса «Живый в помощь». Это, объясняют мне, значит, что у них кто-то погиб. Было 22 июня, и война продолжалась.

В этот день жесточайшему обстрелу подверглось село Парканы, с преобладающим болгарским населением, погибли 6 человек, 14 были ранены. А самолеты Молдовы МИГ-29, пытаясь разбомбить мост через Днестр, чтобы отрезать Бендеры от Левобережья, сбросили на село бомбы. Как раз в это время в Тирасполь прилетела российская правительственная делегация, во главе с министром транспорта России А. Ефимовым, который тут же связался с министром обороны Молдовы и потребовал прекратить бомбардировки. «Он сказал мне, — рассказал Ефимов в интервью газете «Известия», — что у меня неверная информация, и это не что иное, как коммунистическая пропаганда И. Смирнова. Все происходило на моих глазах, и я говорил с ним уже на «шоферском» языке… Мы въехали в Бендеры под рев сирен гражданской обороны — город в руинах, всюду убитые и раненые, горят оставшиеся после ночного боя молдавские танки и БТРы, ведется интенсивный огонь со всех сторон…

Я убежден, что это была спланированная Молдовой акция. 18 июня на встрече с президентом Снегуром руководители полиции Бендер потребовали решительных действий по ее защите. Через два часа после возникновения конфликта молдавская сторона повела наступление на город с трех сторон колоннами бронированной техники. Эксперты считают, что подтянуть и рассредоточить силы в столь короткое время невозможно. У захваченных в плен 16 солдат были изъяты повестки с призывом в армию накануне акции — 19 июня. Они подтвердили, что их срочно призвали, вооружили и бросили в бой. И это далеко не все факты.

Я лично убедился, что Молдова, ее правительственные круги дезинформируют как молдавское население, так и мировое сообщество, отрицая расстрел мирных жителей Бендер».

Разумеется, «мировое сообщество» вообще и США, в частности [623] , были прекрасно осведомлены о происходившем на берегах Днестра. И соответственно отнеслись к событиям. 21 июня 1992 года на заседании Конгресса США выступил сенатор Ларри Пресслер. Лишенное даже протокольных выражений соболезнования жертвам с приднестровской стороны и выдержанное не просто в духе, но даже и в дремучей, почти маккартистской лексике времен «холодной войны» [624] , это выступление имело главной своей целью подвести обоснование под требование о скорейшем выводе 14-й армии, на которую возлагалась вся ответственность за острое развитие конфликта.

Это означало, что на международном уровне была поддержана позиция президента Снегура, заявленная им в Бухаресте в середине февраля 1992 года. Тогда он подчеркнул, что армейские подразделения бывшего СССР в Молдове имеют статус иностранной армии, которая по численности превосходит вооруженные силы республики. «Мы надеемся, что в результате переговоров, которые сейчас ведутся, военные части России в ближайшее время будут выведены с территории Молдовы», — добавил он.

И вот теперь ту же цель в данном регионе объявляла своей «единственная сверхдержава». В подкрепление такой позиции США на третий день войны предоставили Молдове статус наибольшего благоприятствования в торговле это был один из самых вопиющих примеров политики двойных стандартов.

Речь шла об открытом поощрении открытой же агрессии. Ведь совсем незадолго до вторжения в Бендеры министр обороны Молдовы Ион Косташ, выступая в парламенте, по сути, уже нарисовал ее картину: «Была проделана огромная работа в отношении создания военных сил. Военное достояние, полученное от бывшей Советской армии, сегодня готово к бою. Офицеры министерства сделали все возможное и невозможное, чтобы оружие и военная техника за короткое время были приготовлены к бою. В настоящее время мы располагаем частями артиллерии, которые могут быть использованы в полной мере в случае необходимости… Самолеты МИГ-29 уже пилотируют наши летчики, молдаване. У нас не было своих частей, но мы за очень короткий срок частично призвали некоторые категории резервистов, подготовили их и сейчас они защищают наше государство не хуже, чем «бравые» воины 14-й армии России. Одновременно были призваны допризывники на обязательную военную службу, которые после необходимой военной подготовки смогут заменить резервистов». И далее, посетовав на избыток миролюбия в Молдове, даже среди людей на ответственных постах [625] , министр обороны жестко сформулировал альтернативу «сейчас или никогда»: «Главное — воспрять, понять…что и у нас есть умные офицеры, имеющие большой военный опыт, и смелые солдаты, что и у нас есть оружие и военная техника… Сейчас мы еще способны защитить свое государство и обеспечить его территориальную целостность; завтра может быть поздно».

Такая речь вступала в кричащее противоречие с бухарестским же заявлением Снегура в феврале 1992 года о том, что «армия Республики Молдова численностью 20 тысяч солдат создается только с оборонительной целью». Разумеется, никто в ПМР не верил в это — и все же события в Бендерах застали ее врасплох: подобной жесткости, откровенной агрессии здесь все-таки никто не ожидал. Реакция США и других стран «семерки» на нее дает все основания полагать, что кишиневское руководство прозондировало почву и получило не афишируемое «добро» на свою попытку блицкрига. Однако каковы же были конкретные цели этой военной авантюры, какие задачи ставились перед вооруженными силами Молдовы?