«Как ни борись с природой души, а не вытравишь из себя гуманность, если такова дана тебе вселенной» – так говорила она в ненастные дни его жизни, прошлой жизни. Когда он решился идти по головам, зная – терять больше нечего – её голос вывел его из мрака и удержал то немногое достоинство, что сохраняет в человеке человека. Именно тогда это его спасло и выдвинуло на голову выше всех прочих. Даже самые пропащие и гнусные типы устали от бездушной жестокости и презрения, и стоило дать им крупицу уважения и толику любви, как его возвели в ранг бога. Как ни борись с природой души…

Он с остервенением сорвал простынь, за ней другую и так – пока ложе не стало таким же нагим, как он минутами ранее. Из платяного шкафа, единственного, кроме кровати, предмета мебели, он вынул порцию свежего постельного белья и скрупулёзно принялся выстилать простынь, с маниакальной дотошливостью заправляя уголки и разглаживая мельчайшие складочки. Если «проводы» отработавших куртизанок он сбагривал на подручных, застилку белья не доверял никому, даже горничным. Ещё один пунктик.

В душе, встав под сильный напор обжигающе горячей воды, он задержался на десять минут. Вода, почти кипяток, вытравливала с кожи все запахи, ласки и прочие мерзости, коими он замарался по привычке. Это был ещё и способ сдерживания слёз – боль отвлекала от них как ничто иное. А плакать он не собирался, ни в коем разе, во всяком случае, пока не погрузится в сон, а там он уж не властен над собою.

Обнажённый и мокрый, вытираться после душа сил не осталось, он упал на постель. Влажные волосы тут же пропитали подушку водой, но ему было на то плевать. Тоска не замедлила вгрызться в сердце, подбросив для глубины боли образы тех, кто в будущее с ним не шагнёт. Тело, повинуясь нахлынувшей агонии, выгнулось и сотряслось, из горла вырвался стон горький и бичующий.

– Мария! Дорика!

Никто более не слышал от него тех священных для него имён и не услышит. Потому что не достойны. Всё что угодно пусть осквернят, вычернят, обратят в пепел, но только не эти святыни!

Он стиснул зубы крепко, до боли, силясь заглушить стоны. Зажмурил глаза.

До рассвета оставалось около двух часов или того меньше; ему хватит отдохнуть. А днём… Днём всё проще, на виду, в заботах и делах боль притуплялась, и владеть собою было легче. Так просто, что никому и в голову не приходило, каково ему в предрассветные часы.

Усталость всё ж смилостивилась над ним и, спровадив горесть, затуманила разум долгожданным сном.

Шум, что точил его голову, обессилел и стих. Картины, бесцветные, точно в раскраске, проступали тонкими контурами, сменяя друг дружку, разбухая от полнивших их плоские и мёртвые тела красок. Он едва успевал признать ту или иную работу незримого мастера, чья кисть-невидимка окрашивала и одухотворяла полотна прошлого.

Одна – безусловно, прошедшая оргия в его спальне. Столько мрачных оттенков красного, столько грязных подтёков.

Но картина, словно альбомный лист оторвалась и рассыпалась прахом, высвобождая на свет новые образы, свежий эскиз. На нём в круглом зале днём заседал совет вурдалаков, где решались и вершились важнейшие вопросы. А в центре стоял он. Как ему надоел этот дом! Ещё немного он потерпит этот вертеп, но когда-нибудь он переедет далеко отсюда, обязательно на берег океана, как мечтала она, как мечтали вместе…

Тут же события в зале заседаний вспыхнули ярчайшим огнём, и распались пеплом. Ворох из карандашных набросков окружил его и завертелся. В голове озарилось: выбирай.

Он протянул руку и выхватил случайно подвернувшийся листок. Простота линий и сюжета заворожили его взор, оставалось ждать, как краски оживят застывшее действо. Мальчик и девочка в момент знакомства. Их первый встречный взгляд: её – открытый, тёплый, лучистый, его же – изумлённый и недоверчивый. До сих пор он не верил, что существует взгляд подобный этому. Им по четырнадцать лет и отныне начался общий отсчёт биения их сердец.

Картинка истончилась в его руках и искрошилась. Но ничего, ещё много других и он выудил следующую случайность.

Всё те же дети, но уже старше, упивались друг другом на расцветающем нежными красками полотне. Худощавый, высокий юноша с длинными волосами цвета воронова крыла и девушка с пшеничными локонами, достающая ему до плеча. Да, Мария была не из миниатюрных девиц, но стройностью могла поспорить со многими из них.

Мария! Имя ожгло пальцы и вмиг обратило в черноту милую картину. Но он не привык сдаваться, выпростав руку, он сцапал затрепетавший в пальцах рисунок.

Безусловно, то был один из самых светлых дней. Юноша и девушка в свадебных нарядах лучились радостью и давали вечные клятвы. Клятвы, от которых ему уже не откупиться, даже если бы сам того хотел. Если бы можно было воззвать к ним и призвать её к жизни! Он скомкал лист и отшвырнул. Но любопытство сказалось – рука сама собою врезалась в живой водоворот бумажных этюдов и вынула очередной улов.

Их юная семья стала больше. Теперь в его руках жила, дышала и, несомненно, любила его – крохотная дочурка, малышка вобравшая красоту матери и взявшая от отца цвет глаз. Подарок бога, не иначе. Так её и назвали – Дорика.