Черский был человек вежливый и потому не лез в их дела. Это был, пожалуй, единственный бизнес в городе, в чьи дела он ни за что бы не полез.

Теперь сестра с мужем жили на окраине города, на Лысой Горе, где уже который год все никак не могли достроить новомодный коттедж в три этажа и с лестницей, запрятанный в круглую башню со сказочным шпилем. Но даже недостроенный коттедж, где половина комнат так и оставались голыми бетонными кубами без проводки, смотрелся так здорово, что уже наружной отделкой внушал уважение деловым партнерам.

И дело было не в финансовых неурядицах, а в том, что дел у предприимчивой четы было невпроворот. Они отчаянно крутились, стараясь и не потерять, и приумножить, хотя в то же время прекрасно знали свое место и обходили всех больших акул. Постоянно мутились какие-то новые темы, выскакивали новые идеи, иногда на грани. Что-то примерно такое: сейчас никто ничего не решается строить, все только возят и перепродают, и никто ни в чем не уверен. Городской жилищный комбинат, который так и остался с советского времени, в непонятном статусе, тоже встал. И на нем застряла партия пассажирских лифтов. Была перспективная идея, пока они бесхозные, пристроить один из них себе в коттедж, чтобы не топать по лестнице, а кататься по этажам с комфортом.

В отличие от бедного родственника, они не нуждались в лишних размышлениях.

Единственная, кто не был рад этому первоначальному накоплению, – их дочка, которая за первые годы жизни привыкла к магазинам и многоэтажкам. В просторной, зеленой, но очень уж деревенской глуши модного пригорода Лысая Гора делать ей было нечего. Со временем эти места должны были сделаться элитными и получить какое-то модное название, но пока в тех местах росли лопухи, в деревенского вида домиках частного сектора доживали ветхие старушки, и не было ни где погулять, ни с кем поговорить. Только пахло дрожжами от пивзавода.

Все молодежные развлечения и компании были в центре города, в окрестностях Советской, Исаака Бабеля и Треугольника. Но, чтобы добраться до центра от Лысой Горы, приходилось трястись в древнем маршрутном автобусе мимо одноэтажных домиков и пыльных окраинных автостоянок. Она же не американка, чтобы кататься на своем автомобиле, – да и наш город, как ее семья знала лучше многих, был далеко не Америкой.

Вот и вышло, что Вика сначала иногда заглядывала переночевать, раз уж у дяди все равно есть лишняя жилплощадь, а со временем и вовсе перебазировалась на бульвар Гоголя, откуда до центра пять минут не очень торопливым шагом. И (без особого сопротивления со стороны хозяина) оккупировала малую комнату.

Внешне Вика настолько отличалась от своей матери, что казалась приемной. Среднего роста, тоненькая, с огромной копной замечательных рыжих кудрей. И уже этого было достаточно, чтобы чувствовать себя привлекательной.

Черский не возражал. Наоборот, ему очень хотелось, чтобы в квартире была женская рука и какой-то порядок. Пусть даже это будет подросток, который одной рукой наводит порядок, а другой – множит бардак. Без Вики квартира с удручающей скоростью превращалась в типовую холостяцкую берлогу – пропахшую потом и заваленную чем придется.

– Я тут жареной мойвы купила, – сообщил из комнаты голос Вики. – В кулинарии, на Советской. Есть, я думаю, можно. Осталось и для тебя.

Еще одно преимущество совместной жизни: у них совпадали вкусы в еде, так что готовить можно было сразу на двоих. Неизвестно почему. Возможно, наследственность.

Черский, не включая свет, знакомым маршрутом добрался до ванной. Помыл руки и только потом зашел на кухню.

Не то чтобы он был сильно голоден. Блины оказались достаточно сытными. Просто хотелось закусить перед сном. Такая вот прихоть аристократа.

Он не включал свет, действовал в темноте, на ощупь, как лазутчик. Сейчас ему хотелось оставаться во мраке, доставать, отрезать, ставить на плиту, разогревать, не расставаясь с мраком. Только что он увидел, как мрачная мгла накрыла бульвар, как накрывала она все дороги, что лежали теперь перед ним. А значит, он и не может полагаться на свет. Он должен оставаться во мгле, и пусть только сияет из-под сковородки зыбкий голубой газ.

Все-таки с рыбой она хорошо сообразила. Наценка небольшая, зато достаточно только разогреть. Стены здесь панельные, тонкие, вентиляция так себе. Если жарить самому – вонять будет на всю квартиру, да и, пожалуй, на лестничной клетке заметно будет.

Он положил филе на хлеб, пожевал, проглотил. Мысли почему-то возвращались к убийству, но жирный рыбный вкус оказался сильнее и отвлек. Так что ему полегчало.

Помыл сковородку, потопал в большую комнату. Все так же, не включая свет, разделся и растянулся на полу, накрывшись давнишним одеялом.

С тех пор как он стал жить один, Черский спал на полу. Он не знал почему и не задумывался, вредно это или полезно.

Напротив, в полированных дверцах югославской стенки, смутно отражалось его лицо. Черский вспомнил, что надо спросить у Вики ее мнение. Но уже не смог вспомнить о чем, потому что провалился в непроницаемо-черную яму сна.