Император Александр, однако же, нисколько не отступился от своих намерений устроить поистине царское чествование прославленного полководца. Еще на подъезде к Москве мы узнали, что все офицеры, участники похода, получили внеочередные повышения, а списки награжденных лиц, представленных Суворовым, утверждены Высочайшим повелением, на них пролился щедрый дождь орденов и денежных поощрений. Кроме того, все полки получили боевые отличия.

Сегодня, однако, едва мы подъехали к Петербургу, по настоянию одного из адъютантов царя, Суворов вынужден был пересесть из повозки в великолепную карету с открытым верхом, запряженную девятью породистыми скакунами, специально предоставленную для провоза полководца по улицам города. Вместе с Суворовым поехали его ближайшие помощники и генералы, сплошь в великолепных парадных мундирах, когда только успели переодеться. Я рангом не вышел и ехал на своем Смирном в веренице офицеров за каретой главнокомандующего.

Толпы народа ликовали и шумно приветствовали Суворова. На въезде в столицу карету встретил генерал-губернатор. Народу на улицах стало еще больше, только теперь это были больше горожане, при этом, чем дальше мы продвигались к центру, тем более аристократичным становился состав встречающих лиц: поначалу это были крестьяне, потом торговцы и ремесленники. Затем все больше попадались дворяне, пока, наконец, вся толпа не засияла обилием напомаженных лиц и блестящих париков, которые аристократы все еще использовали по старой памяти. Все эти люди кричали имя Суворова, подбрасывали вверх шапки, шумно аплодировали и чуть ли не стояли на головах от радости. Наш военачальник был искренне тронут проявлением народного обожания, он то и дело вставал в карете и кланялся, вызывая новые взрывы ликования.

На площади перед императорским дворцом тоже стояли войска. Повинуясь стародавнему указу еще Павла Первого, постановившего, чтобы Суворову оказывались почести, равные царским, они торжественно салютовали, будто бы ко дворцу прибыла монаршая особа. За войсками толпились придворные, сплошь генералы, а еще разряженные кавалеры и дамы. Утреннее солнце щедро заливало площадь, и я пожалел, что не могу запечатлеть сие великолепное зрелище, а то и выложить его в социальной сети, получив кучу восторженных отзывов.

– Ух ты, вашблагородь, ты смотри-ка, это ведь самый сок империи наружу вылез, – восхищенно заметил Бабаха, глядя на блестящую толпу, чьи позолоченные костюмы сверкали на солнце. – Как черви дождевые на огороде, перед дождем-то!

Мой преданный телохранитель тоже получил лестные отзывы от Суворова за сбережение моей особы и был включен в список награжденных, мигом поднявшись до поручика и получив сотню серебряных рублей премиальных. На радостях он закатил поистине царский пир в Москве, пока мы были на приеме у губернатора и потом долго маялся желудком, вернувшись в строй лишь вчера.

Александр Васильевич вышел из кареты под торжественный барабанный бой и в сопровождении свиты военных и генерал-губернатора Каменского Михаила Федотовича направился во дворец. Поскольку в отношении меня он тоже загодя дал необходимые распоряжения, мы с Бабахой тоже попали на сей праздник жизни и вместе с другими отличившимися офицерами также пошли на прием к императору.

Царская резиденция тоже была заполнена толпами народа, только уже не простолюдин, а высших сановников империи. Вслед за Суворовым, которого вел один из придворных, уж не знаю, кто именно, мы прошли через вереницу залов и комнат, двери которых открывали важные слуги.

– Ты смотри-кась, высокоблагородь, светильники, светильники-то, – глядя округлившимися глазами на люстры, удивленно шептал мне Бабаха, впервые увидевший всю эту роскошь. – Это что-жешь, чистое золото, али меня глаза обманывают?

В невероятно огромном зале на троне сидел царь в окружении придворных. О появлении Суворова было чрезвычайно торжественно сообщено местным глашатаем, а когда полководец приблизился, император не остался на месте, а поднялся и сбежал со ступенек навстречу полководцу. Придворные восторженно зашумели, а Александр ласково обнял старика и звонко объявил всем присутствующим:

– Господа, вот олицетворение храбрости и воинского духа нашей империи, славнейший меч нашей державы, доблестный воин, покрытый ранами в боях за сие государство, князь Италийский, генералиссимус Российской империи, фельдмаршал Австрийской империи, кавалер всех воинских орденов, Суворов Александр Васильевич!

Толпа придворных взорвалась такими ликующими криками, что устыдила бы футбольных фанатов на итоговом матче чемпионата мира. Поднялся невообразимый гвалт, все кричали «Виват Суворову!» и «Слава императору!», а от шумных рукоплесканий невозможно было расслышать слов царя. Впрочем, когда Его величество поднял руку, все постепенно утихомирились, а царь, все также продолжая приобнимать полководца за плечи, принялся перечислять все его заслуги, начиная еще с далеких, покрытых седой древностью екатерининских времен. Из его возвышенной речи следовало, что чуть ли не самим своим существованием империя обязана Суворову. В конце император вручил Александру Васильевичу особый персональный жезл генералиссимуса, украшенный бриллиантами, с надписью "За тридцатилетнее командование победоносными русскими войсками в Польше, Турции, Италии, Швейцарии и Туркестане", а еще портреты Екатерины, Павла и Александра, соединенные вместе и украшенные бриллиантами для ношения на груди. Кроме того, он пообещал вручить наградные двести тысяч рублей.

После царя, вернувшегося, кстати, на свое место, выступили другие сановники, объявившие, что отныне военачальник удостоен других царских милостей, делавших его, по сути, почти родственной императору особой. Церемония заняла целых два с половиной часа, во время которых поток славословия и похвал плыл, почти не прекращаясь. Все объявленные ранее награды были озвучены снова, вдобавок, добавили новые, весьма, надо признаться, приятные, вроде пожалования участников похода земельными наделами, поместьями и многочисленными крестьянскими душами.