Наконец, когда объявили, что Суворов приглашен на торжественный обед, устроенный в его честь, я вздохнул с облегчением, потому что устал стоять в неподвижной позе с вздернутым подбородком и вытаращенными глазами.

После официального объявления о завершении триумфального чествования, шустрые и в то же время степенные слуги ловко вывели Суворова и его существенно урезанную свиту, в число которой, впрочем, вошел и я, из зала приемов и повели по длинным коридорам вглубь дворца. Я огляделся и увидел, что остался без верного Бабахи. Нас осталось всего несколько военных, среди которых я узнал Багратиона, Милорадовича, Барклая-де-Толли и еще нескольких генералов, полковников и адъютантов князя.

Через пару минут мы оказались в зале поменьше, но все равно просторном и щедро освещенном. Царь тоже сидел на троне, но уже пониже и поуже габаритами. Рядом с троном тоже стояли сановники, но численность их, в отличие от зала приемов, также заметно поубавилась. Надо полагать, это была политическая элита державы, имеющая прямое влияние на то, куда будет направлено острие внутреннего и внешнего курса империи. Лица этих людей были по большей части серьезными, а у некоторых и вовсе угрожающе-высокомерными.

Теперь Александр остался сидеть, пристально глядя на Суворова. Когда полководец подошел ближе, император улыбнулся, чуть разрядив обстановку и сказал:

– Теперь, князь, позвольте обсудить текущую обстановку в более тесном кругу, так сказать, без посторонних.

Суворов огляделся, заметил чугунные физиономии придворных, недовольных, конечно же, его возвышением и поклонился, чуточку прикрыв глаза:

– Ваше императорское величество, вы уж простите старика, меня так запутали, виляя по коридорам, что я только и понял, что из одного торжества угодил на другое. Мы собираемся еще кого-то возвышать или, наоборот, ниспровергать с пьедестала? Кто все эти люди с такими приятными рожами, боевые генералы, вернувшиеся с войны?

Император Александр, в отличие от отца Павла, великолепно умел сохранять приятную мину при плохой игре. Он оглянулся на приближенных, тоже мельком осмотрел их и тонко улыбнулся полководцу.

– Верно говорите, князь, вы попали на другое торжество, на котором мы продолжаем отмечать ваши заслуги. Скидывать кого-либо с возвышений нет никакой необходимости. Лучше объясните нам, насколько сильным было сопротивление англичан в вашем походе? И насколько вы уверены были в поддержке французов, коли вам удалось бы добраться до берегов Ганга? Я читал донесения, однако же, хотел услышать все эти сведения из ваших уст.

– Да, и расскажите, ваше сиятельство, вернее, ваша светлость, правда ли, что треть армии выбыла из строя по причине ранений и болезней, а также вследствие чересчур поспешного марша? – добавил один из придворных, стоявших по правую руку от царя. Он был молод, почти ровесник Александра и держался весьма уверенно и дерзко и облачен в роскошный парадный мундир генерал-майора с позолоченными эполетами и массой орденов и медалей. Я знал его еще со времен изучения отечественной истории в институте, и слышал о нем еще давно, а воочию увидел только сейчас. Это был Адам Чарторыйский, участник так называемого Негласного комитета при молодом императоре, участники которого обсуждали с самодержцем возможные пути развития государства и давали ему советы.

Если чего и не мог стерпеть Суворов, то только высокомерного отношения к себе со стороны новоявленных фаворитов императора. Он мгновенно сориентировался в обстановке, прикрыл глаза еще больше и, вытянув руки вперед, подошел к молодому человеку. Не успел Чарторыйский вымолвить и слова, как Александр Васильевич схватил его за руку и принялся ощупывать лицо и дергать за тонкие усики, приговаривая:

– Это кто же здесь кудахтает, курочка золотая рябушка, перебивая государя? Кто же тебя в военный мундир нарядил, голубушка, да медалями осыпал, за какие такие заслуги, а? Может, снесешь яичко, коли ни на что другое не способна?

Юнец терпел процедуру с замечательным стоицизмом, но, в конце концов, вынужден был отшатнуться и отступить на пару шагов.

– Князь, прошу вас, поговорите со мною, – попросил император, продолжая хладнокровно улыбаться. – Я даю вам слово, что больше никто не будет прерывать нашу с вами беседу.

Суворов открыл глаза и мгновенно перестал паясничать.

– Что же, это совсем другое дело, ваше императорское величество. А теперь послушайте, как обстоит дело с англичанами и французами, а также другими удивительными народностями, встреченных нами на пути в Индию.

Когда мы вышли от императора, Суворов начал резвиться пуще прежнего. Во все времена это означало у него плохое настроение, которое он стремился таким образом выплеснуть на окружающих, только не на всех, а только тех, кто был причастен к источнику его раздражения. То есть, он начал подшучивать и чудить над придворными и дворцовыми слугами.

Так, встретив обер-шталмейстера, он принялся истово кланяться ему, как когда-то истопнику Павла Первого, затем схватил за плечи и расцеловал в обе щеки.