На лице прокаженного пот смешался с гноем и кровью, заливал глаза и стекал на грудь отвратительными потоками. Сквозь такую завесу у глаз цель побега казалась несбыточной для его сознания. Несколько раз падал он с мыслью больше никогда не вставать, но стоило промелькнуть в сознании яркой картине прежнего блаженства, как Юлдаш с хрипом поднимался и шел дальше.

Иногда, закрыв глаза и задержав воздух в груди, он бешено бросался вперед. Казалось, нахлынули бесконечные силы, но два-три шага — и он падал бессильный.

Он мог только кричать, и звал на помощь Аллаха или шайтана, судорожно скреб пальцами по мягкому дну и по-собачьи кусал стебли.

Он вышел полный сил, ранним вечером, а теперь уже восток играл своими обычными красками, а луна скромно стушевывалась под серую оболочку неба. Скоро взошло и само солнце, не по привычному, из-за забора, а из-за рисовых полей, и принесло с собой для бедного беглеца разочарование. Кругом, куда он ни оглядывался, была пустыня и тишь. Где жилье, где конец этого пути?

Через полчаса перебойчивого, но упорного шагания показались влево бугорки, которые можно было принять за карагачи или талы. За ними вился легкий дымок. Юлдаш благоговейно потрогал бороду. Пророк посылает ему оазис в пустыне! Подходя ближе, он заметил в воздухе несколько длинноногих аистов и еще раз поблагодарил Аллаха. А уже к тому времени, когда солнце установилось прямо над головой, он плашмя лежал на сухой земле, не заботясь вынуть ноги из воды.

Он быть может пролежал бы здесь до ночи, но неизвестная еще судьба подняла его. Став на четвереньки и утвердившись в этом положении, он поднял правую руку, уцепился за ветку тала и тогда только выпрямился.

Все кости и жилы пели на разные сверлящие мотивы. В голове вертелось, как на каруселях, и нужно было подождать, пока все это уляжется, чтобы подумать о дальнейшем пути. Чем-то знакомым ввело от этих талов.

Не отдавая себе отчета, он прошел их и перед ним неожиданно открылись из-за последних веток кривые дома аула. Немного ближе от других-уродцев домов стояла присадистая, раскинувшаяся как карагач, чайхана (трактир). Под ее навесом галдели люди, а неподалеку стояли их привязанные лошади и опрокинутые арбы.

Юлдаш воскликнул:

— О! Провидение!

Это знакомая ему до боли в груди чайхана! Она всегда была обычным пунктом для него по дороге в русский город. Налево тянулась езженая-переезженая дорога. А в чайхане хозяином — старый приятель Макал. Вместе когда-то курили чигиль после чайника чая, говорили о делах под щелкание беданы (перепелки) в сетчатой клетке. А еще раньше мальчишками вместе купались на кум-арыке, мечтали о красивых кыз-бачи (девочках) и о собственных жеребцах.

Волнуясь старыми воспоминаниями, он дошел до чайханы, ухватился рукой за столб и громко крикнул всей бурлящей массе знакомых и незнакомых людей. Сколько радости и настоящего благопожелания было в его словах:

— О! Алейхум асслям! (мир над вами!).

Ему привычно ответило несколько голосов: — Асслям алейхум!

И все оглянулись на нового гостя, так громко приветствовавшего их.

У входа стоял человек с лицом, похожим на прокислую мякоть арбуза, весь в грязи и мокрый. Мгновение длилось молчание, потом все разом загалдели, закричали в ужасе:

— Махау! Махау! (прокаженный).

Через окна на улицу в немом страхе карабкались толстобрюхие бабаи, степенные мужи с черными бородами. Все выли, визжали, старались спастись в ущерб ближнему. Хозяин Макал в иступлении бросался поленьями дров в непрошенного гостя. Лаяла собака, усвоив людскую панику, и бешено рвались кони у привязи. Юлдаш, в страхе загнанного зверя, бросился к кишлаку, не рассуждая о том, что может там встретить. За ним, давясь своим лаем, кинулась собака, а за собакой, подгоняемая гневом сильного к слабому, посыпалась вся встревоженная толпа. Случайные чайрикеры бежали с китменями (поденщики с мотыгами), караульщики с дубинами, а остальные просто без вооружения, с пассивной жаждой крови. И в конце кишлака, в одном из дворов, настигли его. Там тоже властвовала паника: голосили женщины и их бачаси (дети), им вторили бараны, куры, коровы…

Юлдаш стоял на четвереньках и злобно смотрел в упор на распаленные бешенством лица людей.

Он хотел впиться телом в землю — это в безумном страхе казалось возможным, — но не успел, и только повернулся всем туловищем, лицевой стороной, к толпе.

Рот у него открывался и закрывался, ляская зубами. Это было его последним оружием, но не испугало оно толпу взрослых людей. Поднялся в воздухе один из китменей (мотыга) и впился острием в тело Юлдаша. И, словно по сигналу, посыпался на его тело град лопат, китменей, дубин…

С любопытством и страхом смотрели черноокие женщины из-за косяка двери. Восторженно прыгали вокруг голые бачаси, жалобно визжала остроухая собачка.

И долго после того, как увезли Юлдаша на арбе, в ауле слышалось страшное слово:

— Махау! Махау!

ВЫИГРЫШ ОО-ЛАЙ-Ю

Из эскимосской жизни рассказ X. Т. Мунна