— Насколько я помню, не говорил.

— Я уверена, что вы не слушали. У вас есть очень неприятная привычка, дядя Кларенс, — материнским тоном сказала Анджела, — выключать вашу голову и сразу тухнуть, когда люди с вами разговаривают. Вас олень многие не любят за эго. А разве Джимми ничего не говорил про меня?

— Кажется, говорил. Да, я почти уверен, что он говорил.

— Так что же он говорил?

— Не могу вспомнить…

В темноте раздался резкий щелкающий звук. Эго верхние зубы Анджелы стукнулись о нижние. За этим последовало какое-то восклицание без слов. Было слишком ясно, что любовь и уважение, которые племянница должна была бы чувствовать к дяде, сильно шли в настоящий момент на убыль.

— Я хотел бы, чтобы ты не делала этого, — жалобно сказал лорд Эмсворт.

— Чего не делала бы?

— Не щелкала бы так на меня…

— Я буду щелкать на вас. Вы отлично знаете, дядя Кларенс, что ведете себя, как слизняк.

— Как что?

— Как слизняк, — объяснила холодно племянница, — это низший род червяков. Не из тех, что вы видите на лужайках и к которым можно относиться с почтением, а действительно самый низкий вид червяка.

— Я хотел бы, чтобы ты вернулась домой, дорогая моя, — сказал лорд Эмсворт. — Ты можешь простудиться в ночном воздухе.

— Я не пойду домой. Я вышла сюда, чтобы смотреть на луну и думать о Джимми. А если дошло до этого, то что вы тут делаете?

— Я пришел сюда, чтобы думать. Я страшно озабочен моей свиньей, Императрицей Блэндингской. Она два дня отказывалась от пищи, и молодой Белфорд говорит, что она не станет есть, пока не услышит настоящий зов или крик. Он очень любезно научил меня ему, но к несчастью, я его забыл.

— Я удивляюсь, что у вас хватило решимости попросить Джимми научить вас свиным зовам, когда вы так поступили с ним…

— Но..

— Как с прокаженным или как с чем-то таким. Все, что я могу сказать, это, — что если вы вспомните его зов и Императрица станет есть, вам стыдно будет не давать мне разрешения выйти за него замуж.

— Дорогая моя, — с чувством сказал лорд Эмсворт, — если, благодаря искусству молодого Белфорда, удастся заставить Императрицу Блэндингскую снова принимать пищу, я ни в чем не откажу Белфорду. Ни в чем!

— Вы даете ваше честное слово?

— Я даю свое торжественное слово.

— Вы не допустите, чтобы тетя Констанция своей бранью заставила вас взять ваше слово обратно?

Лорд Эмсворт выпрямился.

— Конечно, нет, — гордо сказал он. — Я готов выслушивать мнения твоей теги Констанции, по есть известные обстоятельства, где я требую права действовать соответственно своему собственному суждению.

Он замолчал и задумался. Начиналось со слова «свинья»…

Где-то поблизости послышалась музыка. Прислуга, закончив дневной труд, освежалась граммофоном экономки. Для лорда Эмсворта эти звуки были лишним беспокойством. Он не любил музыки. Она напоминала ему его младшего сына Фредерика, бесцветного, но упорного певца и в то время, когда он сидел в ванне, и вне ее.

— Да, я совершенно определенно помню начало. Свинья… свинья…

— У-у…

Лорд Эмсворт сделал прыжок на месте. Точно его коснулся электрический ток.

— У-у… Кто похитил мое сердце? — выл граммофон.

Тишина летней ночи была сотрясена торжествующим криком.

— Свинья… у-у-ей!

Открылось окно. Показалась большая лысая голова. Голос с достоинством произнес:

— Кто там? Кто это так шумит?

— Бич! — воскликнул лорд Эмсворт, — выходите сейчас же сюда!

— Слушаю, ваша милость.

И прекрасная ночь немедленно стала еще очаровательнее от присутствия домоправителя.

— Бич, послушайте, что я вам скажу.

— Слушаю, ваша милость.

— Свинья — у-у-ей!

— Слушаю, ваша милость.

— Теперь сделайте вы так.

— Я, ваша милость?

— Да, так сзывают свиней.

— Я не сзываю свиней, ваша милость, — холодно сказал домоправитель.

— Зачем вы хотите, чтобы Бич это кричал? — спросила Анджела.

— Две головы лучше одной. Когда мы оба заучим эго, так будет не важно, если я снова и забуду.

— Да, да. Живее, Бич. Выталкивайте скорее из груди, — оживленно торопила его девушка. — Вы не знаете, по это вопрос жизни или смерти. Подбодритесь, Бич! Надуйте легкие и действуйте.

Домоправитель намеревался холодно объяснить лорду Эмсворту, что не его дело стоять и практиковаться в лунном свете, как созывать свиней. Этому он собирался предпослать заявление, что он служит в замке уже восемнадцать лет. Если, — продолжал бы он, — его милость смотрит на дело с другой точки зрения, то его, Бича, тягостной обязанностью было бы предложить свое увольнение от должности, входящее в силу через месяц, считая с этого дня.