— Почему папа не приезжает? — глотая сопли, выдавливает дочка с протяжными всхлипами. — Когда он приедет?

Медсестры косятся на меня, а я притворяюсь слепой к ним, дабы не акцентироваться на конфузе.

— Солнышко, он приедет сразу, как только выдастся возможность…

Юля докрасна растирает кулачками глаза, в рьяном отрицании мотая головой.

— Позвони ему!

Я подсаживаюсь ближе, накрывая ладонью ее бедро. Юля тут же принимается дрыгать ногами под одеялом, кривя лицо от боли.

— Мы уже разговаривали о том, почему папа не может находиться рядом с тобой столько, сколько тебе хотелось бы, милая, — мазнув взглядом по медсестрам, напоминаю дочке приглушенно и уветливо.

Юля знает, что у Матвея есть семья. Но чем старше она становится, тем сильнее нуждается в его внимании и чаще проявляет ненасытность в желании быть им залюбленной, незаменимой и важной. В его отсутствие, не смолкая, болтает, как бы скорее встретиться с ним. Я понимаю. Ей хочется ничем не отличаться от других детей, живущих со своими отцами. Но мы периодически возвращаемся к проговариванию темы, что, хоть наша семья официально неполноценная, у нее есть мама и папа.

Дочка слабенько отбрыкивается, убирает руки от лица и выворачивает меня наизнанку ревнивой пылкостью, сверкающей в заплаканных глазах.

— Я у папы одна! Он должен любить меня больше!

Я пошатываюсь от нее и опираюсь ладонью о край больничной кровати, стараясь удержать равновесие. Точно оказавшаяся на суше рыба шевелю ртом, тщетно пробую урвать глоточек кислорода и не задохнуться в иссушающем смятении.

Юля знает, что у Матвея была Ксюша. Но чем старше она становится, тем чаще задает мне вопросы, почему он не появлялся раньше: когда ей было два, три года? Если скажу, как есть, дочка вряд ли поймет меня и тем более Матвея. По крайней мере, сейчас. Она еще слишком мала.

Я смаргиваю потрясение, прочищаю горло и вытираю с Юлиного лица слезы, не обращая внимания на то, с какой бойкостью она уворачивается от моих прикосновений.

— Папа точно не обрадуется, узнав, что ты капризничаешь, детка, — прибегаю к опасной манипуляции, но как по-другому вернуть ей самообладание не представляю. — Не плачь. И позволь тетям помочь тебе, — киваю на медсестер.

Юля громко шмыгает носом, ее сопротивление быстро сходит на нет.

После совершения осмотровых манипуляций, медсестры, прежде чем уйти, не забывают высказаться относительного увиденного.

— Мамочка, следите за девочкой лучше. Не хватало, чтобы истериками она себя до осложнений довела.

— А виноваты потом врачи, конечно же, — подхватывает вторая, и они ретируются из палаты под звук моего зубовного скрежета.

— Доброе утро, Матвей Анатольевич, — раздается из динамика звонкое щебетание секретарши.

— Нина, я сегодня не приеду. Перенеси все встречи.

— На завтра?

— А что у меня завтра?

— Секунду. Сейчас посмотрю!

Она проходится по расписанию на ближайшую неделю и уточняет, на какие дни раскидать сегодняшние встречи. Вот бы что полегче спросила. Мозговая активность почти что на нуле. Хватило совести сделать секретарше предупредительный звонок и не обосраться перед клиентами окончательно. Понимаю, что при таком загруженном расписании расслабляться нельзя, но мне нужен хотя бы день, чтобы собрать себя по частям. Не подобает представать перед уважаемыми людьми в виде раскисающего куска дерьма.

— Хорошо, — с замешательством отвечает она. — Вы неважно себя чувствуете?

— Вроде того, — смотрю через горлышко на дно стеклянной бутылки из-под продукта британского происхождения.

К тому же я, кажется, еще не протрезвел.

Не придумал ничего умнее, как взяться за бутылку и нажраться до беспамятства. С «нажраться» проблем не возникло, а вот до беспамятства так и не допился. Всю ночь лил в себя это дрянное пойло, но ничего не чувствовал, будто все улетало в черную дыру. Блуждал по дому, загибаясь под неотрывными взглядами жены и дочки с семейных фотографий. Накрыло лишь под утро. Тошнотой, омерзением к себе, чувством вины перед Варей.

Я для нее больше не существую. Как муж, как отец нашей дочери. Как человек.

Это было неизбежно.

Это заслужено.

Ночью я дозвонился до тестя. Он меня успокоил, сказав, что Варя прилетела в Мурманск. Отвечал сухо и в причины, почему она там одна, не полез. Выяснив, где жена, я стал бронировать билет на самолет, чтобы отправиться за ней. Но, вводя паспортные данные с ошибками, тормознул себя на удивление адекватной мыслью. Зачем я нужен ей там? Теперь, когда одно мое имя отзывается в ней самыми сильными негативными эмоциями. Теперь, когда в моих раскаяниях для нее нет ни грамма значимости. Зачем мучить жену? Хватит. Я достаточно наломал дров. Я должен отстраниться, чтобы дать слезам на ее щеках высохнуть, чтобы не навлечь на себя еще больше ненависти.