— О нет, — сбивчиво и напугано шепчет Маргарита. — Она… узнала?

— Узнала, — хрипло выдавливаю с тихим скрежетом.

Подобравшись к кофемашине, я обнаруживаю, что Марго осталась стоять на прежнем месте, уставившись выпученными глазами в одну точку. Плеснув в пластиковый черный стаканчик жидкость и отхлебнув эту быстрорастворимую мерзость, я беру маму Юли под локоть и увожу в сторону, чтобы не мешалась под ногами других людей.

— Мы должны уехать… — с неопределенной интонацией молвит Марго, с прежней неотрывностью сверля широко раскрытыми глазами что-то за моим плечом. Бездонные зрачки устремлены вдаль, в пустоту, в поисках укрытия от неведомой опасности. Она спрашивает, или утверждает?

Я свожу брови к переносице и веду плечами, отряхиваясь от сказанной ею вздорности.

— Нет. Не должны.

— Но что, если она захочет расправиться со мной?

Варя-то?

— Марго, — я наклоняюсь вперед, стараясь перехватить ее зрительный прицел и сместить полностью на себя. — Не забивай голову ерундой. Варя никогда до подобного не опустится.

Маргарита громко сглатывает, наконец, фокусируясь на моем лице.

— Три года назад она попыталась, — произносит напряженно, вытаскивая наружу одно из самых тяжелейших воспоминаний.

Три года назад

— Ксюш, ты в школу не опозда… — в процессе безотчетного проговаривания лишь к концу фразы натыкаюсь на непреодолимую преграду в виде реальности.

Что я несу, черт возьми?

Какая школа?

Ксюши нет. Уже девять дней, как нет. А ее комната выглядит так, словно она ушла чистить зубы и вот-вот вернется.

Просыпайся, Варя. Эта новая жизнь — сущий ад, и тебе в нем вариться, потому что… Потому что надо.

Я закрываю дверь, пряча от своего взора девичий мирок со всеми его мелочами, и пробую сообразить, куда идти дальше. А зачем я вообще встала? Ну да, точно. Собиралась разбудить Ксюшу.

— Варя? — безрадостную холодящую тишину бережным зовом разрезает Матвей.

Я медленно поворачиваю голову на исходящий звук, не осознавая, с какой силой стискиваю пальцами дверную ручку. На данный момент это единственное, что буквально удерживает меня на весу. Еще можно припасть к стене, но для этого нужно сделать еще несколько лишних телодвижений, на которых нет ни энергии, ни желания. Хочется просто застыть. Обрасти панцирем, навеки закостенев.

— Милая, — роняет муж с крайней заботливостью, словно я статуэтка из тончайшего хрусталя, которая способна разлететься на осколки, если на нее неосторожно подуть. — Возвращайся в постель.

Иногда забываю, что нас тут бродит двое. Две смятенные, обездоленные души, еле-еле уцелевшие по какой-то нелепой случайности.

Я киваю ему. Или мне только так кажется.

Матвей подходит, обнимает меня за плечи и отдирает от подручного средства, помогающего стоять на ногах: накрывает мои скрюченные одеревенелые пальцы своими, вынуждая разжать дверную ручку. Но я совсем не чувствую исходящего от мужа тепла, будто рядом нет никого. Знаю, что он есть — это я никакая. Ни горячая, ни ледяная. Пустая.

Матвей возвращает меня в нашу спальню, усаживает на кровать и опускается передо мной на корточки.

— Варюш, что будем делать?

— В каком смысле?

— Сегодня девять дней, — Матвей громко сглатывает.

— Да.

— Нужно поминки организовать.

Кто сказал, что нужно?

— У меня нет сил, — я заваливаюсь на бок, проваливаясь щекой в подушку.

Матвей стискивает пальцами переносицу, опускает ресницы и массирует подушечками пальцев закрытые глаза, размазывая по ним влагу.

— Я все организую.

— Как знаешь, — я переворачиваюсь на другой бок и крепко зажмуриваюсь, ощущая на виске прикосновение его дрожащих губ.

Он тихо уходит. Я считаю до десяти, утыкаюсь лицом в матрас и берусь за подушку, накрывая ею голову, чтобы заглушить крик.

Незаметно провалившись в сон, выныриваю из него с явственным ощущением, будто и не спала вовсе. Очередная вылазка из спальни по квартире не венчается желаемым чудом: что вновь откуда-нибудь донесется голос дочери. Матвей с кем-то разговаривает по телефону, сидя на диване в гостиной, я волочу ноги к ванной, захожу туда и оставляю дверь приоткрытой. Обещание, данное друг другу, высечено в подкорке. Не запираться, чтобы, если соблазн отправиться к Ксюше перевесит здравый смысл, каждый из нас сумел вмешаться и не допустить этого.

Приняв таблетки, на секунду встречаюсь с собственным отражением в зеркале и стремительно отвожу взор. Сотру из памяти промелькнувший образ обезображенной горем женщины и уверю себя, что она была прозрачной. Невидимкой.

Развернувшись, я натыкаюсь на мужа в дверном проеме.

— Я забронировал зал ресторана на четыре. Осталось обзвонить людей.

— Хорошо.

— Ты согласна?

Не уверена, нужно ли это мне, но, думаю, это важно для тех, кто помимо нас с Матвеем любил Ксюшу. Не знаю, хочу ли переживать за чувства всех этих людей (социальная батарейка полностью разряжена), но вижу, что это необходимо ему.