— Спасибо больше! — ее щеки вспыхивают ярко-алым. — Извините за неудобства…

— Все в порядке. Вам чем-нибудь помочь? Может, что-нибудь подержать?

— Я… я не… — она усердно сдувает лезущую в глаз светлую прядку. — Мне неловко просить…

— А вы попросите, — улыбаюсь молодой маме.

Я беру некоторые ее вещи, и мы неспеша идем к трапу. В аэропорту их с малышом встречает молодой человек, и они так нежно друг с другом милуются на глазах у всех, что меня на секунду одолевает зависть. И такое горькое сожаление — об ушедшей молодости, смерти дочери и развалившемся браке — что к горлу подступает ком. А затем я его проглатываю и на долгом выдохе поднимаю уголки рта в улыбке.

Надеюсь, у этих ребят все сложится отлично. Надеюсь, я найду в себе силы, чтобы кто-нибудь когда-нибудь по-доброму позавидовал мне.

Дожидаясь такси, неторопливо смакую дешевый кофе и заедаю несильный голод хот-догом. Иду в уборную, чтобы тщательно вымыть руки и ополоснуть лицо теплой водой. Распрямившись над умывальником, я застываю, потому что впервые за долгое время вижу свое отражение. Не смотрю сквозь, а на себя. Только на себя. На отросшие корни волос, новые морщинки, и в целом поправившееся лицо. Словно не веря своим глазам, надавливаю пальцами на округлившиеся, поцелованные дыханием севера щеки. Обветрила…

Ну привет, новая я. Рада знакомству.

Нужно лечить кожу. Записаться в парикмахерскую. Привести в порядок ногти. Не выходить же на работу чучелом… Конечно, если есть, куда возвращаться. Из больницы за весь месяц не было ни звонка. Возможно, все закончится хорошо. Удивительно, что и я ни разу туда не позвонила. Первый за три года отпуск, лишенный изысков и фантастических приключений, тем не менее, выдался отличным. Я много спала, гуляла с отцом по лесу, научилась управлять громадиной под названием снегоход и под конец — жаль, что не получилось раньше — освоила фотокамеру. Оказывается, я не разучилась радоваться мелочам. Оказывается, я еще на это способна.

Правда, вера в себя и свои способности немного подкашивается, когда такси тормозит у подъезда многоэтажки, а в окнах квартиры горит свет.

Что дальше?

А дальше — занимательное зрелище в виде женской обуви за порогом квартиры. С моим появлением в стенах делается неестественно тихо — настолько, что мое дыхание эхом проносится по коридору, — хотя включенный свет и чужие полуботинки намекают на обратное. Я громко ставлю дорожную сумку на пол и, не разуваясь, иду вперед. Стараюсь ни о чем не думать, когда застаю Матвея в компании Маргариты… Сперва не узнаю ее. Мы очень давно не виделись, за исключением непредвиденной встречи с ее затылком у кондитерской и просмотром разоблачающего их связь видео. На лице Литвиновой — застывшая плаксивая гримаса, к носу прижат платок; в вытаращенных глазах сверкает такой непередаваемый шок, словно вероятность наткнуться на меня в моей собственной квартире равна нулю. Словно я проходимка, перепутавшая этаж, дом, улицу, город…

Повернутый к ней спиной Матвей (судя по напряженной позе, у них в самом разгаре идет неприятная беседа) оборачивается. Его длинные ноги чуть сгибаются, а голова наклоняется вперед, как после невидимого тумака по затылку.

— Варюш… — натягивает голосовые связи сиплостью и высокой тональностью, рискуя их порвать. Мое возникновение и для него стало сюрпризом. Забавно.

Я делаю шаг вправо и поднимаю руку, указывая на выход. Под моим безмолвным зрительным гнетом Рита, ерзая, вскакивает с края дивана. В отличие от Матвея ей хватает мозгов скрыться с глаз моих долой с вихревой скоростью. Пошуршала одеждой, улетела. У последнего же возникают явные трудности с осмыслением и подчинением немому требованию уходить. Без промедлений. Не открывая рта и не извергая словесного, обременительного бессмысленностью поноса.

— Мы только разговаривали, — без оправдательной песни в его исполнении все-таки не обходится. — Клянусь, только разговаривали.

Киваю.

Хорошо. Разговаривайте, сколько душе угодно. Но не здесь. Какого черта она вообще здесь очутилась?

— Пошел вон, — беззлобно, с прохладой говорю я.

— Куда я пойду? — сцеживает слова, напоровшись на отсутствие во мне миротворческого мотива. Понимает, что речь идет не о недельном переезде в отель, а об окончательном и бесповоротном.

— Взрослый мальчик. Разберешься.

Наверное, у Матвея проклевывается совесть. Или какая-то другая причина двигает его по маршруту Маргариты. Из гостиной в прихожую и на выход. Я стою на месте, прислушиваясь к ровному сердцебиению и спокойному дыханию. Ни намека на бурю. Абсолютный штиль.

Я ошибалась.

Матвей не умер для меня. Вполне себе живой, немного действующий на нервы. Умерло во мне. Мгновенно и безболезненно.

Последний день отпуска проходит лениво. Сплю до обеда, завтракаю вечером, выбираюсь на улицу ближе к ночи, чтобы проветриться в парке рядом с домом. Так и проходит перенастройка на рабочие будни. Утром просыпаю будильник, чего не случалось очень долгое время. Однако отвисшие челюсти у медперсонала посвящены не моему опозданию, а в принципе тому, что я после декабрьского инцидента как ни в чем не бывало переступила порог больницы. Это становится понятно по журчащим мне вслед недоуменным шепоткам. Я была бы рада не вникать в суть шушуканья, если бы оно не разлеталось эхом повсюду со скоростью ветра. Дежурная медсестра, монотонно и с некоторой невнимательностью (поскольку успевает вертеть головой по сторонам) перекладывающая бумаги за стойкой ресепшн, едва не сворачивает шею, пытаясь угнаться взором за моим быстрым шагом.