Просто - проделать тот трюк, на который у него никогда не хватало смелости в приюте: шагнуть спиной вперед со стола, упасть на руки однокорытников, и не думать о том, что разбегутся шутки ради или уронят. Не оглядываться через плечо, нарушая условия игры. Не бояться.

Полутемный утренний храм, освещенный пока лишь свечами: силы небесного света не хватало на то, чтобы пробиться сквозь цветные витражи. Особенная рассветная тишина. Всего-то девять человек под высоким сводом: вчерашний священник, двое служек, герцог, четыре свидетеля из благородных людей, как того требовал обычай, герцог Гоэллон и сам Саннио. Четверо свидетелей были знакомы юноше: Кадоль, Кертор, герцог Алларэ (вот уж кого Саннио предпочел бы не видеть вовсе), и, к его удивлению, тот самый светловолосый алларец, что недавно выручил его в салоне герцогини. Свидетели стояли позади, пока герцог и племянник выслушивали короткую проповедь о верном служении, угодном Воину, о взаимной верности и обо всем прочем, что надлежало помнить и принимаемому в род, и главе рода.

Саннио принес клятву верности старшему и всему роду, в чем содержалась жестокая ирония: ведь род состоял только из него самого и господина.

– Я, Руи-Энно Гоэллон, милостью Сотворивших герцог и повелитель земель Эллоны, перед свидетелями и Сотворившими признаю юношу именем Алессандр одним из своего рода и объявляю своим наследником.
– Саннио едва не открыл рот, чтобы выдавить нечто протестующее: о последнем речи не шло, и в тексте церемонии этого не значилось! Только через три года...
– Клянусь быть милостивым господином его жизни и платить Алессандру из рода Гоэллонов верностью за верность, но смертью - за измену.

Служки принесли пояс и меч. Старинные вещи, которых Саннио еще не видел. Узкий пояс-цепь из серебристого металла замкнулся на его талии. Звонко звякнула пряжка с пауком. Потом юноша опустился на колено и получил ритуальный удар мечом по плечу. Приняв в руки тяжелое лезвие с простой рукоятью - меч явно был боевым, а не церемониальным, - он коснулся его губами. Холод металла показался обжигающим, словно он поцеловал не сталь, но лед. Меч вернулся к Гоэллону. Саннио, помнивший церемонию назубок, поднялся и вновь получил древнее оружие в свои руки: его надлежало убрать в ножны на поясе.

– Поздравляю, наконец-то закончили, - тихо сказал герцог, когда Саннио целовал кольцо на протянутой ему руке, и юноша едва подавил хихиканье. Мрачно-торжественное настроение вмиг улетучилось, а вместе с ним - все тревоги и сомнения.

После сражения прошло уже три седмицы, а на берег по-прежнему выбрасывало обломки досок, обрывки снастей, а порой и объеденные рыбами трупы. Такое творилось по всему побережью Четверного моря, от тамерского до огандского побережья. Рыбную ловлю в море, больше походившем на огромный залив, испортили если не до осени, то уж точно до начала лета. Рыбаки жаловались, что приходится заходить на тридцать-сорок миль от порта Бру: либо к тамерскому берегу, либо к Оганде.

Второй день девятины святого Окберта в Брулене запомнили надолго. Марта подозревала, что не только в Брулене, но и во всем обитаемом мире. Воды Четверного моря принадлежали трем державам, если не считать монахов Церковных земель за отдельное государство, а Хокна хоть и находилась на изрядном расстоянии от него, живо интересовалась происходящим во всех западных морях. Стало быть, сумасбродная выходка тамерцев привлекла внимание доброй половины мира.

Хотя дел-то было - на неполных пять часов.

Должно быть, тамерский адмирал решил, что ему удастся спрятать свою горе-флотилию в небольшой бухте за мысом Шьят, который в Собране называли "правым соском". Линия южной границы Тамера здорово походила на ту волнистую черту, которой каждый мазила пытается обозначить женскую грудь. Судя по форме, левая принадлежала даме крупной, может, даже кормилице, а правая - так, тощей девчонке. Однако ж, остроязычные моряки говаривали, что сей бюст принадлежит тамерскому кесарю. В заливе - ложбинке между "сиськами кесаря" - располагался Веркем, столица дорогих соседушек.

Что бы там ни казалось тамерскому флотоводцу, о том, что кесарь готовит нападение, в Бру узнали еще за седмицу и были к нему готовы. За всем, что происходит в северо-западных водах, следили с трех сторон: из Собраны, Оганды и Хокны. Хокнийцы первыми узнали о некотором шевелении в Тамере и за разумную мзду сообщили об этом и в Оганду, и в Собрану.

Хокнийцы надеялись, что кесарь велит отвести часть флота с западного побережья, и можно будет поживиться в большом набеге. Пришлось им огорчиться: этой ошибки кесарь не допустил. Тогда хокнийские пираты немного изменили свой план: прошли через Шумное море и принялись ждать выдвижения тамерской флотилии из бухты. В драку ввязываться они не собирались, но хотели подобрать остатки с чужого стола. Никто не возражал: чем больше потреплют "кесарят", тем выгоднее остальным.

Оганда традиционно соблюдала нейтралитет, охраняя свои воды так, что и лишняя чайка пролететь не могла, но торгуя сведениями с каждым, кто готов был их купить. Баронесса Брулен всегда называла Четверное море большой деревней, где каждый знает, что сосед ест на завтрак и кому его жена улыбается у колодца. Так оно и было. Ни одна держава не могла удивить другую неожиданным нападением.

Вот и тамерцам удивить не удалось, тем более, что и нечем было. Редкий мальчишка из порта Бру не мог бы перечислить, сколько у соседей кораблей и каких именно. Явившиеся спозаранку на следующий день после праздника Святого Окберта тамерские двухмачтовые дромоны в Бру знали по именам.