К вечеру в замок Бру прибыл капитан "Бабочки", двоюродный брат Хенрика-управляющего, тоже Хенрик, только не Келлиг, а Соренсен, рассказал об итогах. Из семидесяти двух пожаловавших в гости к Собране дромонов ушли двадцать пять, еще столько же пошло на дно или сгорело, двадцать два удалось захватить. Собранцы потеряли только пятнадцать кораблей, и еще десяток нуждался в ремонте. Два десятка устремились вслед рассеянной и побитой тамерской флотилии, чтобы закончить начатое: жалко было оставлять верную добычу хокнийцам.

Теперь, три недели спустя, море выплевывало последний хлам, которым нашпиговали его люди. "Словно рана, исходящая гноем, - подумала баронесса, глядя вниз, на лиловую рассветную воду, потом сама удивилась: - Вот же дурь лезет в голову спозаранку!".

Зачем Тамеру понадобилось нападать, она узнала только в третью седмицу. Окончательно рехнувшиеся "кесарята" затеяли нешуточную войну с Собраной. В очередной раз набросились на Междуречье - к этому уж было не привыкать, но, что гораздо хуже, они перешли через горы Неверна у озера Шадра и с целой армией вошли в Къелу.

– Вот и поборолись с мятежом, - тяжело вздохнула Марта, выслушав новости.
– Был мятеж, не было, зато война-то - вот она...

– Обиднее всего что, госпожа баронесса? Так то, что ведь сами же все устроили. Отродясь же такого не было, чтоб Старшие Роды - да на плаху, да с женами и детьми!

Хенрик даже в спальне Марты говорил тихим придушенным шепотом. Прав был: в смутное время не знаешь, кто предаст, кто донесет. Если уж король вздумал воевать с Литто, Саура и Къела - кто знает, вдруг ему и Брулены не приглянутся? Лучше потихоньку. Шепот не крик, от него не хрипнут. Но причитания управляющего, даже тихие, за осень и зиму проели Марте плешь. Одно и то же, одно и то же - "отродясь такого не было, что это за дела?". Баронесса Брулен посмотрела на красную морду Хенрика, вздохнула и отвернулась. И выражение то же: словно пошел отлить, снял штаны, а вместо привычного увидел крабьи клешни. Пора бы и привыкнуть, пятая девятина пошла. Такой нынче в Собране порядок: со своими воюем.

– И ты в это веришь?
– Мио посмотрела на брата, разлегшегося на диване.

Реми улыбался той рассеянной полуулыбкой, которая обычно скрывала жестокую насмешку, и герцогиня Алларэ злилась, пока еще тихо. Руи дважды за седмицу выставил ее идиоткой: сначала подсунул мальчишку, который по всем рассказам был сущим котеночком, кротким и пушистым, а оказался ядовитой змеей; потом еще и признал невесть откуда взявшегося якобы племянника законным членом рода и наследником. Слух, распространившийся по столице с подачи герцогини, ударил по ней же: кто-то уже высказал предположение, что Мио, дескать, от обиды и ревности слегка ослепла, а потому перепутала племянника с любовником. Какой-то остроумец сочинил куплеты о прекрасных глазах, которым нужны достойные капли...

– Я знал с первого дня, милая сестрица, - Реми глядел на свечу и довольно щурился.
– Могу покаяться и в другом грехе: я предполагал, чем все кончится, и немного помог мальчишке.

– Великолепно, - вздохнула Мио.
– Спрашивать тебя, почему ты меня не предупредил, конечно, бесполезно...

– Отчего же? Можешь спросить...

– Так почему же?

– Мне с самого начала не понравилась твоя затея.

Герцогиня вздохнула и принялась складывать платок. Вполне в духе герцога Алларэ: играть в салонные игры даже с близкими. Мио делает то, что ему не нравится - Реми затевает ответную игру и терпеливо ждет победы. Он часто побеждал. Обычно такие шуточные баталии забавляли. Герцогиня Алларэ привыкла учитывать брата, затевая какую-нибудь мелкую шалость, привыкла и к тому, что он может молчать, делая вид, что его абсолютно ничего не касается, а потом исподтишка наносить удар.

Сейчас был один из тех случаев, но Мио это не показалось смешным. Хватало уже того, что публично оскорбившему ее Далорну не было отказано от дома, Реми даже не потребовал от него принести извинения. Мио спросила, когда же это случится. Брат по-кошачьи фыркнул и ответил, что примерно тогда, когда она сама извинится перед Гоэллоном, его племянником, Эмилем и всеми присутствующими.

Тогда рассерженная Мио даже не обратила внимание на упоминание некоего племянника, а просто ушла на свою половину особняка и запретила пускать к себе хоть кого-то. До конца седмицы Реми то прыгал с приема на прием, то вообще мотался невесть где, а в первый день следующей вся Собра уже гудела от ошеломительной новости. Больше всего Мио рассердилась на то, что брат был одним из четырех свидетелей. Знал заранее. Знал - и не сказал ни слова!..

О новости герцогине сообщили ее дамы. У обоих в глазах поблескивало молчаливое любопытство: ну и как же теперь госпожа будет выкручиваться из весьма щекотливой ситуации? Как будто не обе козы радостно распускали тот самый слух!

– Очень мило с твоей стороны...

– Можешь пожаловаться на меня его величеству, любезная сестрица!
– Реми повернул голову и подмигнул.

Герцогиня Алларэ пробежалась взглядом по обстановке. Мягкие пуфики, низкий чайный столик, тяжелые глубокие кресла и прочая мебель плохо годились для швыряния. Или не поднимешь, или не добросишь, да и смешно как-то швыряться мебелью. Безделушки на каминной доске и многочисленных полках подошли бы лучше. Залепить в него лазуритовым пресс-папье? Все равно темно-синяя штуковина плохо гармонирует с обстановкой. Расколется - не жалко. Или лучше бронзовый канделябр с коваными виноградными листьями?

– Непременно, - с ласковой улыбкой кивнула она.
– Нынче же вечером!

– Даже так?
– Реми перевернулся на спину, поправил подушку и заложил руки за голову.
– Передавай его величеству поклон и наилучшие пожелания.

Определенно, любимый брат был самым красивым и самым нестерпимым человеком во всей Собране, да что там - во всем мире! Любоваться им было можно, а вот терпеть его шутки, подначки и вечное ехидство - тут требовалось чуть больше восхищения, чем вызывали красота, изящество и остроумие герцога Алларэ.