Тем не менее, когда снаряды перестали рваться на моих позициях, ситуация стала полегче. Но нерадостной, потому что в атаку на мои батальоны шли регулярные, не резервные части, еще и превосходящим количеством. Несколько рот уже лишились более половины бойцов, одна побежала и была полностью рассеяна пулеметным огнем. На плечах бегущих противник зашел в деревню Морозовка — куда у меня вместо резерва затыкать дыру отправилась вся нестроевая рота и полковые музыканты, вместе с частью младших офицеров штаба.

Ко мне вновь пришел руководитель учений, ему явно была интересна моя реакция на происходящее. Я как раз через посредника докладывал Скуратову, что положение критическое и просил разрешение отступить, сообщая что через пару часов мой полк просто перестанет существовать. В ответ получил традиционный приказ держаться — и возникло желание прямо сейчас набить кому-то морду. Пусть «условно», но на краю болота сейчас погибало почти две тысячи бойцов.

События здесь, перед картой-макетом местности укладывались в минуты, а по хронометражу учений время уже далеко за обед перевалило. Я буквально до крови искусал себе все губы, еще несколько раз оспаривал решения посредника, для чего вновь требовалось веское слово руководителя учения.

К полудню — реальному полудню, и к пяти часам дня на карте, мой полк фактически перестал существовать. Потери — больше полутора тысяч, в живых осталось меньше четырех сотен бойцов. И то несколько обескровленных рот второго батальона спаслись только потому, что уходили по болотам — противник просто не стал их преследовать, скорым маршем уходя вперед, к переправе.

Одна рота первого и почти весь третий батальон вместе с последним резервом погибли в боях за Морозовку, а я — вместе с остатками своего первого батальона и со всем штабом попал в плен в деревне Владимировка. Хорошо хоть перед этим догадался — буквально озарением, отправить специальный отряд в лес закопать знамя полка, чтобы противнику не досталось.

На этом участие в командно-штабных учениях для меня закончилось, дальше мне предполагалась только роль зрителя. На месте «сбитых летчиков», в отдельном секторе трибун, я оказался первым, что настроения мне не добавило. И только отсюда смог увидеть общую картину боя. Потрепанные и измотанные боями с моим полком батальоны противника с марша вступили в бой со свежими подразделениями нашей бригады у железнодорожной станции, завязались бои за выход к переправе. И в этот момент случился перелом — когда в дело вступили обещанные неучтенные факторы.

Как оказалось, когда мой полк переставал существовать, с «нашей» стороны в разных местах карты в бой вступили несколько эскадронов кавалерийской бригады. Причем волей руководителя учения среди них оказались остатки артиллерийского дивизиона. Того самого, поддерживающего атаку спешенного драгунского полка, и потерявшего свою артиллерию — обрезавшего постромки орудий и уходивших от противника верхами. Когда они вышли на позиции нашей бригады, Скуратов отдал приказ им выдвигаться в сторону моих разведчиков, захвативших батареи противника. Так что в тот момент, когда я оказался в загоне проигравших, стрельбу вели уже десять орудий из шестнадцати, с расчетами пусть из «ненастоящих» — сказано было явно для меня, но умелых артиллеристов, а мои полковые разведчики все были заняты в обороне позиций. И атака отправленного для возврата своей полевой артиллерии целого батальона «синих» захлебнулась — стрельба на рикошетах в чистом поле дело страшное.

Козырь же для «синих» заключался в двух эскадрильях, которые едва появившись, были отправлены для бомбардировки захваченных батарей, ставших настоящей занозой для противника. Мне очень понравилось лицо Остермана, когда руководитель учения сообщил, что задача не выполнена из-за плотного заградительного огня. Который стал возможен благодаря командиру третьего полка Владимиру Морозову — не обошлось без театрального жеста в мою сторону, еще «вчера» при постановке задачи распорядившегося заранее развернуть часть орудий на запад и установить в позицию для стрельбы по аэропланам.

Совсем скоро ко мне присоединился следующий выбывший один из двух полковников, уничтоживших мое подразделение. Подойдя ближе, он неожиданно он протянул мне руку.

— Мое почтение, — как мне показалось, довольно искренне произнес он.

Вскоре к нам присоединилось еще два полковника-вармастера, а чуть погодя командно-штабные учения закончились. Наши потери превосходили потери «синих», но прорыв был остановлен, а подошедшие подкрепления купировали опасность выхода группировки противника на оперативный простор. Пусть по соотношению потерь это была Пиррова победа, но именно наша Первая ступень победила в командно-штабных учениях, выполнив задачу и не допустив обрушения фронта.

Я чувствовал себя выжатым как лимон — сказывалось невероятное напряжение, я ведь стоя перед картой как канатоходец себя ощущал, словно на краю пропасти. Один неверный шаг, и все — падение в пучину позора. Только сейчас напряжение понемногу отступало — даже скулы начало сводить, так сильно я до этого зубы сжимал. Кроме того, в голове не укладывались цифры потерь, пусть они и десять раз условные. Война больших батальонов — страшное дело, за два дня на небольшом участке фронта людей положили больше, чем все потери СССР за десять лет в Афганистане.