Дверь в палату была открыта.

Сквозняк? Лекарка заглянула проверить? Я забыла запереть? Вариантов, на самом деле, было много. Вот только окна в палатах в принципе не открывались, обход должен был начаться через час с лишним, а я совершенно точно захлопнула дверь, я помню!

Соблазн запрыгнуть обратно в постель и сделать вид, будто ничего не случилось, был огромный. Как в детстве, заставить себя поверить, что если не смотришь на монстра под кроватью, то его и нет. Но я же не ребенок. И человек ли – огромный вопрос.

Разозлившись на себя за слабость, я решительно вышла в коридор. Не знаю, что я там ждала увидеть, вышедшую из Хаоса Таару, пришедшую забрать ошибку мироздания или полчища темных тварей, штурмующих лекарский дом. Где-то вдали, в нишах, горели свечи, откуда-то раздавался забористый храп. Ничего необычного.

Возможно, кому-то стало плохо, и дежурная лекарка прошлась по этажу внепланово. Всякое бывает…

Я развернулась, чтобы вернуться в палату, но краем глаза в конце коридора увидела темную фигуру.

Она мелькнула – и пропала за поворотом.

Дыхание сбилось с ритма. Не давая себе шансов испугаться еще сильнее и передумать, я рванула вперед. За поворотом коридор кончался тупиком и, зная это, я туда почти не ходила. Весь этаж был отдан под палаты, так что я старалась не быть сволочью и не беспокоить тех, кому и так несладко.

Сейчас одна из дверей оказалась открыта.

– Тебе туда не надо… – пробормотала я. – Не надо.

Интуиция об этом так и кричала, не нужно быть прорицателем, чтобы догадаться: если что-то темное ночью зовет тебя за собой, бежать надо в противоположную сторону!

Но почему-то этой силе оказалось почти невозможно сопротивляться. И когда все та же черная рука показалась из проема, отчасти меня охватил страх, а отчасти – желание немедленно войти и покончить с пугающей неизвестностью.

Это палата. Просто палата, и все. В крупнейшем лекарском доме Флеймгорда столько магов, что он едва ли не самое безопасное место после дворца. Ни одна крупица не проскочит без ведома лекарей!

С другой стороны, должно быть, концентрация магии здесь сумасшедшая. И наверняка бродят какие-нибудь неупокоенные духи или что-то такое.

Я просто загляну – и сразу уйду! Вдруг кому-то нужна помощь? Это куда вероятнее, чем злобное зло, притаившееся в палате с целью сожрать беспомощную Коралину.

Сначала я заглянула издалека, но ровным счетом ничего не увидела. Палата оказалась совершенно пустой. Никто не умирал, не молил о помощи, не проводил тайные темные ритуалы и вообще не подавал признаков жизни. Чуть осмелев, я прошла внутрь.

– Эй… здесь есть кто-нибудь? Вам плохо?

Никакой страх не сравнится со смесью злости и жалости, которая охватила меня, когда стало ясно, чья это палата. Мне следовало развернуться и бежать, но я, как зачарованная, смотрела на Даркхолда ван дер Грима. При виде него от жалости дрогнуло бы сердце даже самой отъявленной сволочи на свете.

Ему сильно досталось. Вместо обычной постели лекари держали его на потоках воздушной магии, чтобы обожженная кожа не соприкасалась ни с какими поверхностями. От некогда пугающих, но все же по-своему красивых, крыльев остались обгоревшие хрящи. На спину было страшно смотреть, и я старалась этого не делать.

– Что с Даркхолдом? – спрашиваю я.

Губы слушаются с трудом, но разговор немного отвлекает от боли в руках.

– Им занимаются. Прогнозы очень осторожные, Даркхолд получил сильные ожоги. Если бы он не потратил так много магии на бал…

– Он жив?

– Да, – отвечает Кейман после паузы. – Он жив.

– Но вы сказали… вы ошиблись?

– В чем, Коралина?

– Вы сказали, что никто не может воскрешать мертвых. Я думала…

Я думала, Даркхолд погиб. Я поверила в это.

Кейман качает головой.

– Я не говорил этого, Коралина. Ты отключилась почти одновременно с ним.

– Но я слышала…

– Даркхолд жив. Я не знаю, выкарабкается ли он, но лекари сделают все возможное. Пока что он без сознания, и это к лучшему. Ему не больно. Если состояние изменится… в любую из сторон, я тебе сообщу, хорошо?

– Вы же…

Я обрываю фразу на полуслове и морщусь: ладони щедро поливают зельем. Соприкасаясь с обожженной кожей, оно шипит и пенится, а я невольно думаю, как больно может быть Дарку.