– Королева Елизавета умерла, – хрипло объявил Хрулёв, озирая всех в лодке. Восход заливал окружающих неестественно розовым светом, как будто на мониторе выкрутили ручки цветокоррекции. Шлюпка шла от корабля к острову, и с этими словами Хрулёва на душе стало широко и горделиво, точно как в правильном месте тебе говорят правильные вещи. Всемирная новость, соизмеримая ландшафту.

Дюжина пассажиров всматривалась в Хрулёва с любовью и пиететом. Он – человек легендарный, выдающийся путешественник из телевизора. С тех пор, когда за рубеж ездить было ещё дорого, его смотрели все. Это он затащил тусовку в рекламный тур, который в будущем, если все получится, будут раскупать небедные люди и упиваться богатой флорой и фауной Дальнего Востока.

– Гляди, ушастый плывёт, – снова ожил Хрулёв. С этим возгласом вверх вздыбились мобильные телефоны – в направлении тёмной ушастой башки морского млекопитающего.

Появление котика встык с новостями про смерть королевы вызывало эффект когнитивного гротеска. Теперь уже не хотелось вылезать из лодки, топать по острову вверх, слушать что-то про алеутов и про японцев. Хотелось сидеть, и плыть, и выпивать с Хрулёвым, внимать хриплоголосым байкам человека-легенды, который по-свойски, по-московски вворачивал в свои рассказы матерное словцо, словно это делал специально для тебя. Как ни странно, этот точный, как приправа, матерок и есть отличительная черта коренного москвича-интеллектуала.

Однако Хрулёв не пил, о чем сообщил приближенному кругу лиц, и об этом теперь знали все.

На берегу группа поплелась наверх, чтобы осмотреть древнее святилище – груду камней, напоминавших хаотично сформированное порожнее кострище. Кардионагрузка сразу сказалась, и путешественники достали сигареты и айкосы. Перекур перерос в лёгкую перепалку с экскурсионщиком, в которой Хрулёв, прокачивая затяжку за затяжкой, наливался недобрыми эмоциями, как настоящий спорщик, уверенно вещал и, конечно, оказался победителем, потому что, ясное дело, симпатии были на его стороне. Да, первыми действительно здесь могли когда-то оказаться полинезийцы. Они уползали вверх по карте на эти острова, и тоже не от хорошей жизни.

Внизу с гурьбой спутников я полез купаться в Японское море. Вода была свинцовая, недобрая какая-то, действительно японская. Наблюдая неуклюжих купальщиков, карабкающихся по острым камням, я вспомнил Хокусая, лубочного художника-иллюстратора, и образы скользких кальмаров в обнимку с бабами – рисунки, тянувшие по меркам европейским на конкретное похабство.

– Фу, – сказал, притронувшись к морскому ежу, Лёвушка – приставленный к Хрулёву молодой менеджер-хипстер с чертами гимназистки. Ёж перемещался по столу на своих колючках-зубочистках. Я смотрел на ежа, впервые в жизни наблюдая его вне ресторанов совсем бесплатно, в собранном виде и даже живого. Башка – оно же тело – единственное, что было у ежа и делало его древним организмом, как любят говорить биологи, и космически совершенным. Лёвушке же хотелось по-пацански дать подж…ник за его девичью брезгливость. Моллюска оглядели и бросили с берега в море.

Мои дальневосточные впечатления стали обрастать штрихами и нюансами.

И всё равно чего-то не хватало. Позвоночная грыжа еще продолжала болеть, сказывался затуманивающий сознание джетлаг, и я по-утреннему брюзжал, поругивал сам себя, что согласился на предложение Хрулёва ехать сюда и проводить мастер-класс по менеджменту туризма. Привлекало меня одно – выпить с Хрулёвым, сблизиться с ним по-свойски и попасть в некий идеальный мир, где легендарный хрипучий Хрулёв хлопает меня по плечу и говорит: давай, мол, брат, давай выпьем за нас, б…, с тобой!

Но Хрулёв не пил.

На судне были два музыканта известной группы с почти одинаковыми фамилиями, к которым Хрулёв по-свойски тяготел и подначивал их во время завтрака.

– Слышь, Чередниченко, – задорно включался он, чтобы все слышали, – а Приймаченко не дурак-то пожрать!

Чередниченко притворно защищал товарища, а Приймаченко делал вид, что не слышал, и угрюмо подходил снова и снова к шведской линии.

Эти двое производили впечатление профессиональных пилигримов-бездельников. Похоже, за их участие в тестовой экспедиции им приплачивали, что вызывало чувство зависти.

В команде эту парочку рок-героев уравновешивали две одинокие представительницы туркомпании, девицы-неразлучницы – одна худенькая и улыбчивая, похожая на чайку, а вторая плотная и напыщенная. Ни с одной ни с другой вариантов не предусматривалось, ибо ответственность, все на виду, не расслабишься. Ноу пёрсанэл онли бизнес.

Научное судно было спущено на воду в начале восьмидесятых, принимал его на флоте тот самый капитан, который и сейчас был на мостике. Немногословный, благородно состарившийся в тотальную седину, красивый и по-советски скромный Борис Игоревич.