Однако ещё не вечер. Еще только полчетвёртого.

Пока эти двое разговаривают, Белоногов – изверг и шизофреник с самой отвратительной репутацией хронического криминализированного больного – «подымает коня». У него бесцветное, безлюдное, как складской подвал, лицо, короткая стрижка, он безлик и безглаз, как воин терракотовой армии. Может, он и есть тот демон, который способен обвести вокруг пальца всю немецкую психиатрию.

В этот весенний день через приоткрытое окно в клеточку решётки опускается верёвка, к которой привязывается почему-то мультипликационный, от туманного ёжика, трогательный узелок. В этом узелке, как алхимический элемент зла, притаилась гадость из гадостей.

– Бля, Максюша, я, Сечин и Белоногов, мы укололись тогда из одного шприца, а потом на посту я увидел вот что… – расскажет мне через неделю Диманя со слезами на глазах.

Из-за белой спины постовой медсестры, из-за колпака её, похожего на колонну, прямо на столе между тонких бездушных журналов – историй болезни, прямо на одной из них (той, которая история Белоногова) Диманя увидел подчеркнутые красным карандашом три буквы. Букву В, букву И и букву Ч. Употребить из одного шприца со спид-инфицированным означало провалиться еще на один этаж вниз в этой печальной бездонной движухе. И Дима на пятый день своего пребывания в психбольнице прямо на «отходняк и депрессивный хвост», который имеется у всех тех, кто выходит из запоя, получил вот эту задачку на подумать.

В противовес своему коллеге доктор Сечин в это время нисколечко не расстроился и не оставлял своих стремительных прогулок по пятидесятиметровому коридору взад и вперёд раз по сто – под влиянием чая, приготовленного при помощи моллюска-кипятильника. Его беспокоили другие вещи, и он был полон безумных замыслов, витальный и неубиваемый, как герой какого-то тиражного комикса.

Но оставим их. В больнице бывают дела, скажем, государственной важности, так что двинемся дальше. Дело в том, что сейчас в свой кабинет вернулся главный врач Ведомцев Георгий Михайлович, пятидесятилетний мужчина с внешностью героев фильма «Крёстный отец».

Он снял элегантное чёрное пальто и, конечно же, белый шарф (на дворе конец девяностых всё-таки), проследовал в свой большой кабинет без портьер и пожал руку сорокалетнему визитёру с внешностью героев фильма «ТАСС уполномочен заявить».

Портьер на окнах в кабинете главного нет, и, говорят, вот почему. На утренних пятиминутках, из которых каждая третья представляет собой буквальный разнос всех и вся, впадавший в ярость Георгий Михайлович приближался к окну и убийственным хватким движением обрывал шторы.

Но сегодня эмоции были излишни, и дело касалось решения задачи деликатной. В кабинете присутствовал сотрудник госбезопасности, у которого отбирали права счастливые гаишники. Меня же вызвали срочно, поскольку я вчера ночью освидетельствовал этого господина на дежурстве. В протокол пришлось внести лёгкий запах алкоголя изо рта и повышенные цифры артериального давления, и более ничего.

Чтобы отвести беду от уважаемого сотрудника госорганов, нужно было переписать протокол без запаха и цифр давления. Я был своим среди джентльменов, которые мило улыбались мне на равных. Власть очаровывала меня.

Когда гэбист ушел, главный сказал своим хрипловатым чуть вибрирующим голосом, близким к голосу актёра Василия Ливанова: «Понимаешь, гаишнику поймать гэбэшника – это как наркоману уколоться чистейшим героином».

Надо сказать, что главной новостной повесткой в рутинной жизни больницы была возня с гаишниками по ночам. Они зарабатывали на взятках пьяных водителей, шедших на отъём прав из-за алкоголя за рулем. Гаишники после трёх ночи, прерывая священный сон дежурной службы приёмного покоя, через одного привозили трезвых, поэтому данные случаи были спорными – «как доктор скажет». Сгорбленные, сонные, мы с дежурной сестрой, похожие на белые мешки с картошкой, садились за столы и брали в сонные пальцы, как в онемевшие клешни, шариковые ручки под причитания санитарок типа «сколько можно по утрам мучить людей».

Славился борзостью один из гаишников – сержант по фамилии Пацюк. С глазами игрока на тотализаторе, возбужденный, грузный и всесильный, он вваливался в приёмный покой с полным чувством собственной правоты и хозяина жизни. Тебе оставалось в этой комедии быть «рукой судьбы», которая могла карать или миловать водителя.

Пресловутый «экспресс-тест Шевкунова», та самая зелёная трубка для того, чтобы в неё дышали, могла давать ложноположительный результат, а известные теперь промилле считали только в случае с фатальными ДТП.

Если ловили пьяного водителя и барыжили с него взятку, протоколы рвали тут же во дворе больницы и выбрасывали их из окошка машины. Наутро разорванные листы размётывал по больничному двору ветер. Все в Доме знали, что гаишникам ушло в эту ночь двести долларов. Денег, хотя и чужих, для гаишников было жалко.

– Доктор, Вы не правы, доктор, это на Вашей ответственности, Вам, доктор, по молодости это можно списать… – всё это я частенько выслушивал от сержанта Пацюка в полпятого утра.