— За одно я этим гнилым жрецам благодарен — ты перестал метаться. Твердо встал на ноги, понял, кто ты. В армию-то уже вернулся?

Во вражескую? Эвитан ведь теперь — другая страна, батюшка еще об этом помнит? Или отмахнулся, как от крупной, но временной глупости. Дескать, потом само исправится. Не может быть, чтобы такая чушь — и надолго.

Багряное пламя, сине-черные угли. Пепелище прошлого.

Сам не ожидал, что станет вдруг так горько. И ведь себя же столько раз горячо убеждал… Но до чего до сих пор жаль уничтоженной мечты. Неужели в этой жизни, в подзвездном мире действительно удел один — только тянуть военную лямку? Неважно, о чём ты думал прежде. И к чему стремился всей душой и сердцем.

В этом мире ты можешь быть только воином. Только драться. За своих близких. Чтобы жили они. Потому что жизнь родных и дорогих людей — важнее мечты, даже самой заветной.

— Вернусь, — хмуро ответил Гуннор. — В армию маршала Анри Тенмара. Как только окажусь к ней поближе.

— Так можно и к нам. Беру в наш партизанский отряд — сразу и без проверок, — хохотнул отец, протягивая сыну кружку подогретого пива. — Лично за тебя поручаюсь.

— Нельзя пока. Я обещал своим новости отвезти.

— Это да, — посуровел бывший помещик и нынешний главарь разбойничьего… партизанского отряда, отхлебывая сразу большой глоток. — Долг прежде всего. Да только новости получше разузнаешь, если хоть на одну вылазку с нашими сходишь. Всё лучше, чем с чужих слов. Даже с отцовских. Маршал-то твой от тебя не такого доклада ждать будет.

Гуннор осторожно сдул пену:

— Армия Лойварэ далеко?

Она же армия Анри Тенмара. Приведенная им из Квирины. И подчиняться привыкшая — тоже ему.

— В двух днях пути сейчас обретается. Наши союзники, не думай. У них там своя работа — медведей бить.

«Медведей». А как тогда те называют ормхеймцев, отец?

— Да ты не сомневайся, — будто мысли сына прочел родитель, осторожно подкладывая сухих сучьев в небольшой, аккуратный костер. — Там, в столице ихней, в Бьёрнланде, всё и впрямь плохо. Храм какой-то поганый возвели на площади у дворца, Змею на нем намалевали. И эти в сутанах с серпами бродят как у себя дома.

— А здесь?

Просто так вы, что ли, по сосновым чащам разбрелись да окна в усадьбах позаколачивали?

— А здесь — не как у себя, — вновь нахмурился отец. — Здесь мы против них оборону держим. В наших родных лесах. Как вы у михаилитов держали — в крепости. У нас тут своя религия, сынок.

Серая, глухая тоска навалилась — сил больше нет. Еще и дома. Еще и родной отец…

Да что же это?!

— Своя — это какая? Творец милосердный? — без особой надежды усмехнулся Гуннор.

У михаилитов был именно он. И с его именем даже обычная обитель сделалась «крепостью».

— Творец, да не тот. Имя у него есть, просто церковники избегают произносить его. Думают, мы рылом для такого не вышли. Так что не сомневайся, сынок. Дохлым Змеям мы не служим.

А кому служите?

Глава третья.

Мидантия, Долина Гиблой Реки.

1

Серый бездонный купол небес раскинулся над головой. Все подземные ходы подзвездного мира остались позади. Вместе с холодом, мраком и завязшей в крови сыростью.

Когда-то Витольд уже провел немало дней и ночей в подземных гробницах кровавого Мэнда, но даже там ему дозволялось ночами выходить на вылазки — в компании бессмертных Детей Ночи. Смертельно опасных, но союзников и даже друзей.

Евгений Мидантийский, в отличие от них, из плоти и крови. И, как и они, сейчас союзник. Но вот ему Витольд Тервилль доверять не спешит. Несмотря на весь пройденный вместе путь.

В Мэнде часы в подземелье перемежались боями под звездным, лунным или чернильно-аспидным небом.

Здесь же бесконечный путь в сыром и холодном мраке длился и длился без конца — часы сливались в дни, а дни — в недели. И, наверное, Витольд перенес бы всё это хуже, если бы рядом не было хрупкой Арабеллы. Не было той, кому еще труднее.

И поневоле вспоминалось, что в Мэнде ей и куда более юному Мигелю не разрешалось покидать относительно безопасный мрак гробницы. Как они двое это тогда выдержали? В чём черпали силы и терпение?

И когда впереди забрезжил дневной свет, Витольд не поверил собственному утомленному тьмой зрению. И заодно и рассудку.