Я вхожу в нашу импровизированную душевую кабину, пытаясь представить, что это экзотический душ на дорогом курорте, а не кабинка, сделанная из связки деревянных столбов, покрытых листьями. В душе есть три шеста, соединенные вместе сверху, чтобы удерживать плетеную корзину для воды. Если я потяну за плетеную веревку, свисающую с нее, вода потечет из полой бамбуковой трубки, которую Тристан воткнул спереди. Но прямо сейчас мне нужно больше, чтобы освежиться, чем эта тонкая струйка воды. Я хочу опрокинуть корзину, выплеснув всю воду одним огромным всплеском. Позже я заменю корзину на полную. У нас их предостаточно с тех пор, как ночью прошел дождь. Обычно я вешаю свою одежду и полотенце в душе, но так как я планирую выпустить каскад, я оставляю их снаружи, чтобы не намочить. Душ — мое второе любимое место после самолета. Корзина находится высоко, так что мне приходится подпрыгнуть несколько раз, прежде чем я хватаюсь достаточно крепко, чтобы опрокинуть ее. Я чувствую себя так, словно ступила на облака, когда вода льется на мои волосы, мое лицо, мое тело, смывая липкость. Здесь тепло, как всегда, за исключением холодного прикосновения к моей спине… Дрожь?

Или что-то в этом роде.

Я бросаю взгляд на угольно-черную змею, свернувшуюся у моих ног, прежде чем с криком выскакиваю из душа. Я несколько раз поскальзываюсь на грязной земле, торопясь убежать как можно дальше от душа. Я подбегаю к лестнице как раз в тот момент, когда Тристан спускается по ней, и начинаю болтать, неудержимо дрожа. Его руки обнимают меня за талию, он говорит что-то успокаивающим голосом, но я не слышу его из-за оглушительного грохота в ушах.

Когда мой пульс успокаивается, мне удается сказать:

— Змея. В душе.

— Она тебя укусила?

— Нет, нет. Я просто… просто… убей ее, пожалуйста.

— Расслабься, Эйми. Дыши.

— Я не хочу дышать, — кричу я, цепляясь за него, сжимая его рубашку.

— Я хочу, чтобы эта штука исчезла оттуда.

— Я позабочусь об этом. Только сначала принесу твое полотенце.

Вот тогда я понимаю, что я совершенно голая. Мои груди прижимаются к его груди. Мои соски превратились в камешки. В ужасе я отпрыгиваю от него, что делает все еще хуже, потому что теперь он может видеть меня лучше. Но он уже видел меня во всей моей обнаженной красе, когда я бегала как сумасшедшая. Чем больше я думаю об этом, тем больше смущаюсь. Мои щеки горят. Вычеркни это. Все мое тело горит от стыда. Я прикрываю свои женские части тела и грудь, пока Тристан не приносит мне полотенце и одежду, затем я оборачиваю полотенце вокруг себя. Почему, черт возьми, мои соски затвердели?

— Змеи в душе нет; я посмотрю, смогу ли найти ее поблизости. Иди в самолет и постарайся успокоиться.

— Хорошо.

Я прячусь в самолете дольше, чем потребовалось бы, чтобы успокоиться и переодеться в свежую одежду. Глубокий и абсолютный стыд приковывает меня к месту. Интересно, есть ли способ никогда больше не выходить и не встречаться с Тристаном? Дело не только в том, что он увидел меня, а то… как отреагировало мое тело. Мои твердые соски, покалывание на моей коже. Это было не потому, что мне было стыдно.

Почему тогда?

Я играю с обручальным кольцом на пальце, чувство вины заглушает мои чувства стыда и смущения. Я помню все другие времена, когда я чувствовала себя виноватой, те времена, когда тело Тристана реагировало неподобающим образом — судорожное дыхание, прикосновение, которое заставляло его прикусывать губу. Я не понимала, почему тогда чувствовала себя виноватой. Но я думаю, что мое подсознание понимало. Я громко ругаюсь. Помолвленная женщина не должна так себя чувствовать. Даже если она не видела своего жениха больше двух месяцев. Я бы сейчас была его женой, если бы не случилось этого дерьма. Я опускаю голову между колен, изо всех сил пытаясь представить Криса, ожидающего меня у алтаря, что иронично, так как я так старалась стереть этот образ из своей головы в течение двух месяцев. Но этот образ не приходит, как и любой другой его образ, что заставляет меня чувствовать себя еще более виноватой.

Когда я набираюсь смелости снова выйти на улицу, Тристан разжигает сигнальный костер, а также обычный костер рядом с ним и жарит что-то, что выглядит восхитительно. Я думаю, он уже совершил ежедневную охоту. Отлично, потому что я умираю с голоду.

— Ты что, заснула? — спрашивает он.

— Да, ненадолго, — вру я.

— Хорошо.

Он окидывает меня обеспокоенным взглядом.

— Ты плохо отдохнула прошлой ночью, не так ли?

Я снова лгу.

— О, это было не так уж плохо.

Прошлой ночью я проспала, может быть, два часа из-за неудобной позы, в которой я была, и жар, исходивший от его тела, был удушающим.

— Мне жаль, если…

— Давай не будем снова начинать эту дискуссию, Тристан. Тебе снятся кошмары. Для меня они не имеют большого значения, просто шум. Но они имеют большое значение для тебя. У тебя больше их не было прошлой ночью, после того как я подошла. Когда ты спал в кабине, ты метался всю ночь. Это уже улучшение.

— Да, так и есть.

— Ну, в этом-то все и дело.

Тристан кивает, перемещая птицу над огнем.

— Что ты сделал со змеей?

— Избавился от нее. Лежала на солнышке на крышке душа.

— Можем ли мы что-нибудь сделать, чтобы предотвратить попадание змей или чего-либо еще в корзину с водой?

— Я что-нибудь придумаю.

— Спасибо. Похоже, еда будет готова не скоро. Я собираюсь поискать фрукты, чтобы мы могли съесть их на ужин.

Тристан резко встает.

— Нет.

— Хм? Почему? Я делаю это каждый день.

— Я видел там несколько тревожных отпечатков лап.