И что скажет Лиз, я тоже знал: «Знаю, как это больно, Джим, но ты мне нужен. Ты нужен экспедиции. Покажи им, что ты выше этого. Не уходи. Именно этого они и ждут от тебя. Это попадет в твое личное дело, и они воспользуются случаем продемонстрировать всем, что ты не способен работать в коллективе. Не позволяй себе выказать свою злость…» Вот-вот, заткни вулкан пробкой.

Гродин что-то говорила, смущенно хихикая.

М-мне не сказали, что вы т-такой симпатичный.

Она и в самом деле покраснела.

– Э…

О Господи, ну почему я?

– Послушайте, м-м… вы здесь ни при чем, но сейчас я немного расстроен. Прошу меня простить.

Я взглянул на Лиз и беспомощно покачал головой. Самое время прогуляться вокруг квартала. Только едва ли найдется такой большой квартал, чтобы успели перегореть моя ярость и растерянность.

Лиз вышла за мной в коридор. Там маячили несколько секретарей и адъютантов.

– Джим… – начала она. Я поднял руку.

– Не надо. Я все знаю. Ты сделала все возможное, однако политические интересы и так далее, и тому подобное поставили тебя в безвыходное положение. Ты, конечно, могла бы настоять на своем, пойти к президенту, но тогда ты использовала бы все свои возможности и в следующий раз, когда тебе действительно потребовалось бы заступничество, могла бы получить в ответ затрещину. Мы должны разбираться, какая драка заслуживает того, чтобы в нее вмешиваться, правильно? Я прав?

По ее лицу я понял, что прав. Я почувствовал себя преданным. Ярость поднималась во мне как кипящая лава. И медленно я начал: – Я зад отсидел над этими инструкциями – чтобы каждый участник экспедиции был полностью подготовлен. У меня даже язык не поворачивается сказать, как бывает больно, когда тебя вышвыривают подобным образом. Я действительно зол. Мне хочется отплатить им той же монетой. Хочется убить кого-нибудь. Они не имеют права…

Я остановился, чтобы перевести дыхание. При этом поднял палец, показывая, что еще не закончил. И начал снова, на этот раз ровным, спокойным тоном: – Положим, я мог бы заявить, что это мелко с их стороны, но ты с таким же успехом ответила бы, что с майором Беллусом я поступил еще более мелко, так что, возможно, все честно. Но это не облегчает боль. Если я поступил правильно, ты должна была защитить меня, а не играть в очередную политическую игру. Сейчас ты ничего не можешь ни сказать, ни сделать, чтобы выдернуть жало.

Знаешь, что я собираюсь сделать? Я собираюсь пойти домой и разморозить один из тех бешено дорогих бифштексов, которые мы приберегали для особых случаев. И буду обжаривать его паяльной лампой до тех пор, пока он не станет именно таким, какой мне нравится – сырым внутри и с обугленной корочкой. Потом я сяду с ним и большим бокалом пива на балконе и стану смотреть на закат. Это очень символично – наблюдать, как заходит солнце над планетой Земля. Я собираюсь выяснить, сколько пива в меня влезет и сколько времени пройдет, прежде чем полегчает. Если уж довелось, почему бы не позволить себе позлиться от души? Лучше честно перекипеть, чем «выходить из процесса озлобления». И я собираюсь заняться этим в одиночку Мне доставит удовольствие быть самим собой, когда рядом никто не стоит и не подсказывает, что я должен делать, а чего не должен, как я должен поступать и почему. Слишком долго меня использовали. Слишком долго мною манипулировали. Теперь с этим покончено. Теперь все позади. Я рисковал своей задницей – мне. сказали спасибо? Меня наградили как эксперта? Нет – наказали за то, что я прав.

Мне наплевать, сколько мегабайт и мегагерц запаковано в чердаке мисс Гродин, у меня есть кое-что, чего нет у нее, и это кое-что в тысячу раз ценнее. У меня есть полевой опыт. Я знаю контекст заражения, потому что жил в нем. Мне хотелось бы пожелать вам удачи в Бразилии, дорогая. Она ой как понадобится. Даже потребуется нечто большее, чем удача, потому что там не будет меня, чтобы защитить вас. Я люблю тебя, но не думаю, что кто-нибудь вернется. Маленькая шутка генерала Уэйн-райта, по сути, ваш смертный приговор.

Лиз сохраняла бесстрастие на протяжении всего моего монолога. Но в финале она была потрясена.

– Джим, ты не можешь так думать.

– Могу и думаю. Я считаю, что генерал Уэйнрайт хочет, чтобы вся экспедиция провалилась в тартарары, только бы мы с тобой были наказаны. Что ж, ладно. Я останусь дома, но если я прав и ты не вернешься, я убью его.

Она резко выдохнула, демонстрируя отвращение.

– Я вижу, что с тобой в таком состоянии без толку разговаривать.

– Правильно. Это говорит моя боль. Настоящий я отключен. Приходи, когда я снова размякну и стану удобен для манипулирования. Сделай одолжение. Нет. Либо раз и навсегда прими меня как гнусного сукина сына, либо не принимай совсем. Я не хочу двусмысленностей.

– По крайней мере, честно, – подвела она итог, повернулась и пошла в зал планирования.

Дерьмо!

Потребуется нечто большее, чем шоколадка и цветы» чтобы залатать эту брешь. А я больше не мог позволить себе шоколад и цветы. Проклятье. Проклятье. Проклятье. Проклятье.

Я поднял голову. В дверях стояла Дуайн Гродин. Ее глаза были полны слез. Она все слышала – с начала и до конца.

– Я д-думала, вы хороший ч-человек. Г-генерал Ти-релли г-говорила, что вы х-хороший. Но в-вы п-плохой. В-вы г-г-грязная, в-вонючая, г-глупая к-крыса. П– по-шли в-вы к ч-черту.

Она повернулась ко мне спиной и потопала вслед за Лиз.

Потрясающе! Какая неприятность следующая?

Я повернулся – передо мной стоял самодовольно ухмыляющийся Данненфелзер. Он начал аплодировать. Медленно, издевательски. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Пропади все пропадом. Я перестал сдерживать отвращение, насмешливо покачал головой и хмыкнул.

– А вот и старина Рэнди Данненфелзер снова пытается схватить триппер. – И хотел было с презрением отвернуться.

– Не заноситесь слишком высоко и не старайтесь казаться мужественным со мной, мисс, – произнес он игривым тоном и шагнул ко мне. Запах его парфюмерии был невыносим. – Вы ведь просто еще одна зазнавшаяся сестренка.