– Я пришёл к тебе, Златыгорка. Не знаю, надолго ли. Сына ты мне подарила, наследника. Вот только наследовать-то и нечего. Нет у меня ни престола чужеземного, ни гор златых – одна служба народу да князю. Хочу, чтоб Сокольник эту службу у меня и наследовал. Силы у него в достатке: батька богатырь да мать – поляница. Подучу его ещё слегка уму-разуму да и уйду на покой.

– А сам-то потом куда, Илья? – ласково спрашивала Златыгорка, всматриваясь в давно позабытые черты любимого.

– Этого я не решил ещё. Раз есть у нас дитя с тобой, так, может, на старости лет и сойдёмся, станем жить как муж и жена. Ты как думаешь?

– Я-то как думаю?.. – в голосе Златыгорки зазвенела давняя обида, прятавшаяся под незатянувшимися ранами. Но негоже было встречать Илью жалобами. Он всё же богатырь, на службе у самого князя первый дружинник, а сама она – последняя баба в глухой деревне. – Я за тобой пойду, куда скажешь. Мне что здесь, что на чужой стороне – всё одно. Как уехал ты, всё опостылело. Одна отрада появилась – Сокольничек, сынок. Воспитала я его богатырём. Но дети ж не скотина, чтоб пасти и подле себя держать. Они птицы вольные. Улетел мой Сокольник, а потом вернулся и тебя ко мне привёл. Теперь я за тобой в огонь и воду пойду. Лишь бы ты, Илюшенька, меня позвал…

Робко потянулась Златыгорка к богатырю, и не оттолкнул он её. Она прижалась к холодным и влажным после дождя доспехам и выплакала всю горечь, чтобы не жила она больше в душе.

– Хорошо нам было здесь, в Пестобродье, с тобой, но больно опустело, гляжу, село. Боюсь, заскучаем одни тут на старости-то лет. Давай, что ли, вместе с сынком в стольный Киев-град. И жить, глядишь, веселее, и князю мудрой опорой останемся, да и Сокольничек хотя бы навещать нас будет, коли на заставу дальнюю не отправят.

– Как же ладно ты говоришь, Илья. – Златыгорка уже тянулась губами к жёсткой щетине на щеках богатыря и стала нашёптывать ему в правое ухо: – Здесь жутко жить стало. Уезжают люди из Пестобродья. И мы уедем, Илюшенька.

Проговорив ответ, она сомкнула губы и стала целовать шею богатыря.

– Фу-у-у, да вы чего делаете там?! – громко заявил о своём присутствии в комнате Сокольник. – Я вообще-то всё вижу!

Илья вздрогнул и, высвободившись из объятий, отстранился от Златыгорки, будто устыдившись слабости. Она же нехотя отпустила его, как и всегда.

– Мам, медовухи горячей нальёшь с дороги? Промёрзли мы. Мёд-то остался?

– Остался. Сейчас погрею и вам принесу.

– Ох уж эти хлопоты ваши… – проворчал Илья. – Я об одном только думаю: где мне лечь?

– Я думала, ты со мной ложе разделишь, – прошептала еле слышно хозяйка.

– Конечно, разделю, – тоже тихо-тихо ответил Илья. – Но потом. Потом… Поняла? Да и устал я сегодня – спать буду до обеда, наверное. А от медовухи твоей не откажусь… Продрогли старые кости.

– Тогда на печи ложись – место тёплое, кости и прогреешь, – улыбнулась Златыгорка, юрко скользнула Илье за спину и обняла напоследок. – Исполнилась моя мечта, Илюша. Чудится мне, будто сегодня я заново родилась.

***

Петухи одиноко перекрикивались друг с другом, объявляя начало нового дня, но сырой осенний туман над Пестобродьем и слоистые серые облака убеждали жителей, что утро никогда не наступит.

Село располагалось в уютной неглубокой долине, окружённой с трёх сторон густым сосняком с подлеском из ёлочек, ивы и ольхи. Единственный спуск в деревню шёл от широкого поля, пустого и серого после третьих Осенин.

Петух надрывался, чтобы его слышали все в деревне.

Но мёртвых не мог разбудить даже его истошный крик.

– Златыгорка!!! – слетая с печи, бросился Илья к постели некогда любимой женщины.

Он отчётливо видел кровь на кровати.

Её кровь!

Илья боялся. Такое с ним редко случалось, но он очень боялся откинуть одеяло и увидеть худшее…

Увидеть непоправимое. Даже волей самого князя нельзя было исправить, всех златников и сребреников Владимира не хватит изменить свершившееся волей богов или Бога. Или человека.

Илья откинул покрывало.

И увидел худшее.

Не было больше его любимой.

Голова её лежала на подушке и смотрела в потолок неживыми глазами, а тело немного съехало вниз. Иссушенная шея дрябло распласталась по простыне, грудь и руки, словно у белой лебеди, стали холодными и почти прозрачными.

Илья беззвучно зарыдал. Зачем это? Как? Что за тать под покровом ночи пробрался в дом? Что украл? Зачем убил её, а его оставил жить?

И ведь сам же спал рядом! Почему же не слышал? Отчего богатырский сон так крепок?

– Мама!!! – раздался за спиной голос Сокольника. Значит, его тоже не тронул ночной тать…