Софи пошевелилась во сне. Не отрывая взгляда от Монка, я погладил её плечо, и она затихла. Тем временем смех Монка начал стихать. В любой момент я ожидал, что он повернёт свои мёртвые глаза в нашу сторону, но он нас вообще не замечал. Наконец последние бульканья вырвались из его груди, и он застыл, полуоткрыв рот, будто под наркотиком. С руки, которой он колотил о стену, капала кровь.

Вот оно что… Монк подвержен припадкам — одной из разновидностей эпилепсии. Я знал, что он психически неустойчив, но это было совсем иное. Страдающие подобными заболеваниями не осознают своих припадков, и когда они заканчиваются, не понимают, что с ними случилось. Почему же никто об этом никогда не говорил? Я вспомнил слова Роупера, произнесённые восемь лет назад:

«Он тут взбрыкнул вчера вечером, пришлось усмирять. Дело в том, что иногда, когда гасят свет, у него случаются приступы смеха. Он хохочет, не может остановиться. А затем начинает буйствовать. Вот почему охранники прозвали его смехачом».

Монк пошевелился и прищурился, будто просыпаясь. Его сразил очередной приступ кашля. Когда он наконец закончился, Монк прочистил горло и сплюнул на пол. Потрогал лицо рукой, которой бил в стену, и, увидев на ней кровь, нахмурился. Потом взглянул на меня, осознав, что я за ним наблюдаю.

— Чего пялишься?

Я опустил голову. Поднял с пола пакет с антибиотиками и показал ему.

— От кашля это тебе не поможет.

— А ты откуда знаешь?

— Я доктор.

— Ну и пусть.

Он махнул рукой, затем остановил взгляд на голове Софи, покоящейся на моих коленях, и его тёмные глаза вспыхнули.

— А это что такое? — быстро спросил я, толкнув ногой пакет с землёй.

Необходимо любым способом отвлечь Монка от Софи.

— Земля с мочой лисицы.

— Зачем?

Монк пожал плечами.

— Для собак.

Теперь было понятно, что это за вонь. У лисиц моча имеет резкий характерный запах, и они ею метят свою территорию.

— Разве это собак одурачит? — спросил я.

— Их — нет, а вот проводника — да.

Всё же я недооценил сообразительность этого человека. Полицейскую собаку моча лисицы не собьёт с толку, а вот неопытный проводник, учуяв запах, может подумать, будто собака взяла неверный след.

Я решил не давать ему передышки и продолжил разговор:

— Считается, что в этом районе нет никаких пещер.

— Да, о них никто не знает, — кивнул Монк.

— Ты здесь прятался, когда тебя искали за убийства девушек?

— Я сюда приходил всегда, когда захочу, — усмехнулся он.

— Зачем?

— Скрываться от таких, как ты. А теперь заткнись.

Монк порылся в барахле на полу, нашёл плитку шоколада и, разорвав обёртку, жадно съел её. Потом свернул колпачок с бутылки с водой и, откинув голову, начал пить. Я с трудом сглотнул. Моё горло пересохло.

Монк отбросил пустую бутылку в сторону и указал на Софи.

— Разбуди её.

— Пусть спит.

— Ты хочешь, чтобы это сделал я?

— Софи больна. Если тебе нужна от неё помощь, дай ей отдохнуть.

Монк угрюмо кивнул.

— А что у неё с лицом?

— Разве это не твоих рук дело? — спросил я, пытаясь вызвать его на разговор. — Разве не ты недавно вломился в её дом?

Его тёмные глаза на мгновение вспыхнули. На широком лбу образовались глубокие морщины.

— Что, и в этом тоже виноват я? Но как же так… — Он обхватил руками бритую голову, понизив голос до невнятного бормотания.

— Что с тобой? Отвечай! — строго произнёс я, забыв об осторожности.

— Не могу вспомнить! — вскрикнул он, стуча ладонями по голове. — Стараюсь, стараюсь, но не могу. Вот ты доктор, значит, должен знать, что со мной!

— Тебе нужен специалист. И может, не один.

— Да, знаю я этих специалистов! — в отчаянии бросил он, брызгая слюной. — Сволочи в белых халатах, что они знают?

На сей раз у меня хватило ума промолчать. А Монк, успокоившись, снова посмотрел на спящую Софи.

— Она твоя подружка? Любимая женщина?

Я промолчал, но Монку мой ответ, кажется, был не нужен.

— У меня тоже была подружка, — продолжил он, сжимая ладонями затылок. — И я её убил. Понимаешь, убил любимую женщину.

Сирота с рождения, изгнанник — такая вот судьба выпала Джерому Монку. Он рос, стесняясь своего уродства и страшась сверхчеловеческой силы. Его пару раз брали в семьи на воспитание и вскоре отказывались, потому что не могли установить с ним контакта. К пятнадцати годам Монк понял, что в его жизни уже ничего не изменится. Он был сильнее почти любого взрослого мужчины, и насилие стало его второй натурой.