— Паря, тут тебя от вызывали, — обратился ко мне отец Пафнутий, когда мы вернулись с прогулки домой. — Но я от тебя на вечер-то отмазал. Отдышись, выспись, завтра от пойдёшь. Система-то, поди, никуда не денется.

— Спасибо, отче, — от души поблагодарил я. Бросил взгляд на часы, понял, что ноги подгибаются, и, держась за стену, добрался до своей койки, на каковую и рухнул носом вниз.

На всю оставшуюся жизнь запомню, что такое удар электрошокером и каковы бывают последствия. Даже ночью пару раз просыпался от ощущения раскалённых игл, пронзающих всё тело. Казалось, каждое нервное окончание до сих пор содрогается от боли. И мысли не отпускали: «Хм, а стильному чёрту каково сейчас? Он-то получил заряд покрепче, у него между рогов даже электрическая цепь образовалась, сине-зелёная, красиво-о…»

В конце концов ко мне припёрся сонный, зевающий Гесс, два раза лизнул меня в шею и бесцеремонно улёгся спать рядом, подвинув меня к стене. Я обнял его, успокоился и наконец-то спокойно уснул под ровное собачье сопение. Сначала спал без снов, но под утро меня накрыло.

Мне снилось, будто бы мы сидим с отцом Пафнутием где-то в кафе типа «Шоколадницы». И разговор у нас долгий, обстоятельный, важный. Мы говорили о вере. То есть о том, что глубоко лично для каждого человека, и как раз таки при попытке озвучить собственные религиозные воззрения они перерастают в упёртые убеждения, теряя зачастую само понимание веры как таковой.

Вера подразумевает просто верить. Безоглядно доверять кому-то или чему-то, не только собственную жизнь, но и своих близких. Но, по сути, имеем ли мы право отдавать на веру жизнь другого, не спрашивая его разрешения? Если ребёнка крестят или обрезают в младенчестве, то кто дал нам право решать хоть что-то за него?

Нет, если верить, что Бог дал дитя, то оно уже и не твоё. А раз не твоё, то Богово и с тобой рядом будет лишь на коротком (длинном) отрезке твоей или его жизни. Тогда почему ты взялся решать за него ещё до того, как он вообще появился на свет? Потому что верим, что так правильно.

Правильно, потому что так было всегда. Так жили наши предки и их предки. В преемственности традиций есть некая определённость, помогающая выжить. Но где та грань между верой и слепым подражанием? Ходишь в храм, значит, веруешь? Ага, как же! Ещё скажите, что любой священнослужитель любой религии мира непременно истинно верующий?!

Я, вообще, мог бы ржать над такой наивностью с утра до вечера! Вот, допустим, мы гоняем бесов, видим тёмную сторону, знаем, что соответственно есть и светлая. Я сам так даже ангелов видел, Марту и Дезмо. То есть никак не отрицаю реальности существования Бога!

Но верующий ли я? Не испытываю ли сомнений? Отказываюсь ли от мести? Молюсь ли беспрестанно, как учили святые старцы? Готов ли в свой час принять мученический венец как высшую ипостась служения Всевышнему? А вот не знаю.

Кажется, на этом я и проснулся, с тяжёлой головой и ломотой во всём теле. Нетерпеливо поскуливающий пёс топтался с лапы на лапу у дверей в сени, ему пора гулять, организму не прикажешь. Встаю, напарник, сейчас, дай одну минуточку…

— Пошли, Гесс! — Умение отдавать уверенные приказы тихим шёпотом всегда полезно, если кроме вас с собакой в доме есть и другие жители.

Оранжевый бес в юбочке выскочил за нами, прыгая по деревянным перилам крыльца, поэтому на этот раз прогулка вышла достаточно скомканной.

Да, собственно, я лишь сбегал назад в дом за оружием и святой водой, пока мой доберман помечал столбы и носился по двору, разминая лапы. Он тоже понимал, что нас зовёт походная труба, поэтому управился со всем побыстрее.

— К Марте за вкусняшками?

Я кивком головы указал на оранжевую бесовку. Мой пёс крайне вежливо пнул её тяжёлой лапой, в тот же момент мы были перенесены в белый коридор Системы.

Двое бесобоев на лавке приветствовали нас крепким рукопожатием. Одного сразу вызвали в офис, а второй, немолодой мужчина в семейных трусах, стоптанных тапках, с испитым, невыспавшимся лицом и большущим крестом под застиранной синей майкой, тихо заговорил мне на ухо:

— Слыхал, поди, как Якутянку-то прижали? Поелику, ушла она. Нет её более. Давеча капитан дальнего плавания из Таллина хвастал, что-де пришла она к нему, покаялась, рыдала, божилась, что ни одному бесогону впредь и зуба единого не покажет.

— Ух ты, — старательно удивился я.

— Апосля как бы у них в каюте капитанской непотребство срамное приключилось! Вроде как неутомимая она, аки кобылица, а он всё одно её шесть раз объездил! Нет, запамятовал, семь раз! От оно какие чудеса-то в миру творятся…

Гесс старательно грел ушки, но, кажется, мало чего понял. Если бы до него дошло, что кто-то там из Таллина пытается перевести себе на счёт призовые баллы за наши заслуги, то нашёл бы этого болтливого капитана и откусил ему то, чем он хвастался. И нет, это не язык.