Петр в эту ночь, укрытый надежным убежищем, спал сном смертельно уставшего человека, и ни один звук не доходил до его сознания. Во сне он продолжал свою работу. Вновь и вновь поднимал из шурфа бадью с грунтом и тащил к речке промывать. Этот сон теперь он видел каждый раз, когда засыпал. В первые ночи ему еще снились дом, жена и маленький сын, позже работа вытеснила из снов и их, но в эту ночь под утро ему приснилась зимняя тайга. Он шел по снегу, сухому и скрипучему, но ноги промокли и замерзли. Его мучил вопрос: почему ноги промокли? Огляделся и тут понял, что, пока он шел, наступила весна и снег лежит только под деревьями. Он отчетливо понимал, что зима в природе – это время отдыха, когда земля готовит силы к весенним родам, а зима в жизни человека – конец пути. Но, если зима сменилась весной, значит, путь не окончен, значит, все начинается сначала. Он легко и весело скользил по оттаявшей земле, не оставляя за собой никаких следов, и вдруг наткнулся на скелет человека, лежащий под разлапистым кедром. Скелет был опоясан его поясом, ткань порвалась, и золото просыпалось на кости таза и позвонки. Петр перевел взгляд на череп. Безгубый рот улыбался. Он очнулся ото сна и резко сел. Сердце бешено колотилось, все его существо было переполнено страхом. Он тяжело и часто дышал. Наконец понял, что это всего лишь сон, что ничто ему не угрожает, и успокоился. Выглянув в щель наружу, он увидел на небе поблекшие звезды и понял, что уже утро. Поднялся на непослушные закоченевшие ноги, разобрал вход и вышел наружу. Вокруг все было белесым, покрытым серебристым инеем. Пахло хвоей и морозом. Петр стал собирать губами холодную изморозь с веток шалаша, пытаясь хоть немного утолить жажду, затем из сосенок, прикрывавших вход в шалаш, развел костерок перед входом, перетащил свою постель поближе и уселся на нее, протянув к огню замерзшие ноги. Не поднимаясь на ноги, дотянулся до мешка, вынул недоеденный кусок мяса, насадил на прутик и стал подогревать на огне. Ноги отогрелись, от сапог пошел парок и запах подпаленной кожи. Петр убрал ноги от огня, оперся спиной о стенку шалаша и погрузился в воспоминания. Сначала он думал о жене и сыне, потом воспоминания захлестнули его, и он уплыл на волнах памяти к истокам того, что привело его в этот шалаш.

Петр Воронов жил не задумываясь, зачем он живет, все воспринимал как должное. Работал с отцом по хозяйству, кормил скотину, чистил хлев, косил сено, копался в огороде. Все это он делал автоматически, знал лишь одно – чем больше работаешь, тем сытнее живешь. Был он невысок, но силен и ловок. Физическая работа, здоровая пища и свежий воздух почти всех местных жителей делали такими. Лицом Петр был чист и приятен. Многие девки мечтали выйти за него замуж, но мало-помалу отступались. Ни одна гибкая девичья фигурка, ни один манящий взгляд ясных глаз из-под длинных ресниц не заставлял его сердце биться чаще. На гулянье он мог обнять любую девку так, что у нее сладко обмирало сердце, но сам при этом не испытывал ни малейшего волнения. И вот на двадцать втором году жизни все вдруг перевернулось. На гулянье на пасху он увидал Елену Грекову и впервые вдруг заметил ее изумительную красоту. Она и раньше приходила на гулянье, хоть и нечасто, но оставалась для него такой же, как и все прочие девчата. Впервые переполненный нежностью и тихой печалью, весь вечер бросал на нее призывные взгляды в надежде перехватить хоть один-единственный ее взгляд. Но она его не замечала, словно его и не было, и рано ушла с гуляний. Петр тоже ушел, как только понял, что она не вернется. С этого дня он навсегда потерял покой. Засыпавший раньше, не успев головой коснуться подушки, теперь ночь напролет страдал бессонницей. А стоило задремать, она тут же являлась и смотрела на него ласково и нежно, но близко не подходила. Он тянул к ней руки, изнывая от тоски, потому что ноги его не слушались, и тогда он падал лицом вниз, выражая этим всю свою любовь и отчаяние. Просыпался с бешено бьющимся сердцем и слезами на глазах, рисовал в воображении ее лицо и мысленно целовал с бесконечной нежностью. Теперь он не пропускал ни одного гуляния, но Елена не приходила. Побродив по берегу в полном одиночестве, не замечая ни колких шуток парней, ни грустных, а порой и злорадных взглядов девчат, уходил домой.

Лето стремительно приближалось к осени, уж не было расплавленных зноем дней, зачастили проливные дожди, вода в реке поднялась и помутнела, зелень лета утратила яркость и потемнела. Пасмурным, прохладным субботним вечером Петр в очередной раз шел к реке. Надежда в нем умерла, осталась одна боль, и тут он увидел ее в толпе других девушек. И вновь он весь вечер не сводил с нее глаз, и вновь она его не замечала. Солнце утонуло в низовье реки, и стало холодно. Парни насобирали дров и у самой воды развели костер. Елена подошла к огню, он встал с другой стороны. И тут впервые их взгляды встретились. В ее глазах он увидел лишь боль и тоску. Она отвела взгляд, но, когда вновь посмотрела на него, в ее глазах светилась многообещающая, лукавая усмешка. Зачарованный, он шагнул к ней прямо через костер, опалив брюки. Елена засмеялась: «Ты что, тронулся чуток?» Петр смущенно молчал, а потом вдруг осмелел и предложил погулять, страшась отказа, но Елена неожиданно легко согласилась, и они побрели вдоль берега подальше от костра. Ее рука, как бы невзначай, коснулась его руки, он осторожно взял ее в свою. Она не отняла. Так, молча, они бродили до поздней ночи. Она, подняв к верху лицо, разглядывала бездонное, усеянное россыпью звезд черное небо, а он видел только ее улыбающееся лицо с яркими влажными губами. Стояла пора звездопада, и всякий раз, когда с небосвода срывалась и, оставляя короткий яркий след, сгорала звезда, она невольно останавливалась и на миг замирала. Ночь перевалила на вторую половину, от реки тянуло сырой прохладой. Лена зябко поежилась, и Петр осторожно обнял ее за плечи и прижал к себе. Она откликнулась на ласку и опустила голову ему на грудь. Он вдыхал солнечный запах ее волос, ощущал тепло ее тела, и его сердце захлестнула волна нежности. Свободной рукой он приподнял за подбородок ее лицо и стал истово целовать глаза, нос, щеки, а потом припал к ее жарким губам, как припадает к источнику изнывающий от жажды странник. Она плотнее прижалась к нему, и он ощутил дрожь ее тела. Внезапно она оттолкнула его: «Чего это ты в первый вечер целоваться лезешь, я ж не шалава какая, негулящая. Поздно уже, домой пора». Петр молчал, обескураженный таким оборотом дела, этой резкой переменой ее настроения. Ведь так хорошо все шло. Лена развернулась и легко побежала по прибрежной гальке. Петр нехотя последовал за ней. На месте гуляний они не застали никого. Костер погас, и только струйка белесого дыма поднималась от головешек. Лена взяла его за руку и повела к своему дому. У тесовых ворот на прощание неожиданно обхватила обеими руками его за шею и поцеловала так, что у него голова пошла кругом, а когда опомнился, Лена уже исчезла, и только железное кольцо калитки, покачиваясь, подтверждало, что все это ему не приснилось, что она только что была здесь. Бестолково потоптавшись у калитки, Петр нехотя побрел домой по тихой сонной улочке. В нем все пело и ликовало, ликовало. На следующий день они встретились на берегу снова. И сразу ушли от собравшейся молодежи. И вновь они молчали, и вновь их руки встретились и соединились, и вновь он целовал ее жаркие щеки и губы, белую бархатную шею и пахнущие солнцем волосы. Чем больше он ее целовал, тем истовее становился. Поцелуи не утоляли жажду, а только больше ее распаляли. Он опять ощутил дрожь ее тела. Ноги ее ослабели, и она повалилась на землю. Его неопытные руки бестолково метались по ее одежде, ища застежки. Этой заминки оказалось достаточно, чтобы она пришла в себя. Грубо оттолкнув его, она вскочила на ноги.

– Еще не женился, а уж лезешь, куда не надо, – произнесла она осевшим голосом. – Вот женишься, тогда хоть ложкой хлебай.

Петр продолжал лежать на земле, тяжело дыша и медленно приходя в себя.

– А ты пойдешь за меня? – с затаенной надеждой спросил он, поднимаясь на ноги.

– Пойду, чего не идти за тебя. Мужик ты, видать, хороший, мужем будешь добрым. И ласковый ты. Любо мне это. Вот только родители не захотят за мещанина отдать. Они хотят меня за состоятельного человека отдать, за офицера или чиновника.

– А мы что, не состоятельные? Уж не беднее вас. Хозяйство у нас самое крепкое в слободе.

– Да брось ты своими коровами хвалиться. Давай лучше обсудим, как быть. Уж очень ты люб мне. Я тебя давно заприметила, да все не решалась подойти, а ты только пялился на меня, как баран на новые ворота, и никакого толка.

– А что мне оставалось делать, когда ты меня и не замечала. Да и на гулянья все лето не приходила.

– Я думала, что так быстрее тебя забуду, и родителей тогда огорчать не пришлось бы.

– Ласточка ты моя, – с глубокой нежностью произнес Петр, пытаясь снова обнять ее. Но Лена оттолкнула его.

– Не лапай, опять полезешь, куда не надо. И так всю юбку измяла. Как теперь домой явлюсь? Петр смущенно потупился, а Лена медленно пошла в сторону дома.

– Знаешь, – задумчиво произнесла она. – Есть только один выход, надо бабку Овчинниху к этому делу подключить, с ней даже еврей торговаться не сможет, кого хочешь, уговорит. Ты отца к ней направь, она это дело быстро обделает. Только не говори, что я научила, скажут, что сама на шею вешаюсь.

Петр некоторое время молчал, обескураженный ее поведением, потом тихо спросил:

– Это повивальная бабка, что по соседству с вами живет?

– Да, она самая. Она не только роды принимает, она мастер на все руки. И сваха, и от сглаза лечит, и от испуга, и грыжу у младенцев заговаривает.

– Хорошо, я поговорю с отцом.

На этот раз они расстались без поцелуев. Уже войдя в калитку, она словно вспомнила о нем, оглянулась и прощально махнула рукой. А Петр остался один на один со смешанным чувством радости, растерянности и тревоги. Тревоги неясной, но жгучей.

На утро во время раннего завтрака Петр завел разговор о женитьбе.

– Батя, как ты думаешь, не пора ли мне жениться?

Мать радостно всплеснула руками, но сдержалась, промолчала. Не бабье дело в мужской разговор соваться. Отец же молчал, продолжая тщательно пережевывать отварное мясо, и, только проглотив кусок и запив его проквашенным молоком, заговорил:

– Пора-то оно пора, а как насчет невесты, присмотрел кого или так, языком чешешь?

– Да нет, батя, не чешу. Приглянулась уж больно мне дочь купца Грекова – Елена.