– Я не с кобелем каким-то этим занималась, а с законным мужем. А учиться здесь особенно нечему. Начиталась любовных французских романов, там и не такому научишься. Все, оставим это, буду знать, что тебе не надо этого. Хорошие жены быстро учатся.

– Не обижайся, – виноватым тоном произнес Петр. – Не было у меня до тебя никого, вот и не знаю, как и что. Оставайся такой, хоть так тебя буду чувствовать. Не больно-то ты ласковая.

– Да уж такая я. Видно, так воспитали. Да и вообще, женщины созданы для любви, а любить их – дело мужчин. Так что все нормально.

Петр привлек ее к себе и принялся целовать и ласкать ее лицо и тело. В какой-то момент он почувствовал, что она вновь наливается желанием, и отстранился. Праздник закончился, пора было приниматься за работу.

Так началась их совместная жизнь. Днем Лена была сдержанной и даже холодной, а ночью, словно стремясь восполнить недочет, была страстной и необузданной.

А вскоре как – то после обильной любви тихим шепотом сообщила, что у нее задержка красок. Неискушенный в подобных делах, Петр сначала ничего не понял, а когда она объяснила ему женскую природу, испытал такое сложное чувство, что долго молчал, приходя в себя. Лена даже забеспокоилась, но он вновь принялся ее горячо целовать, нашептывая самые ласковые слова. Отныне он был самым счастливым человеком, он приобщился к великой тайне, став ее участником. Его отношение к жене внешне не изменилось, но в душе его рядом с любовью поселилось трепетное чувство преклонения и божественного почитания. И это было не слепое преклонение перед непонятным таинством природы.

Беременность проходила легко, без всяких осложнений, и к концу шестого месяца Елена отяжелела так, словно до родов остался месяц. Большой живот уже не могли скрыть никакие утяжки. Счастливая теща объясняла это тем, что у Леночки хороший аппетит, и из-за этого ребеночек крупный, раскормленный. Свекровь же молчала, поджимая еще сильнее тонкие губы на беззубом от побоев рте. На исходе седьмого месяца родился первенец, мальчик. Принимавшая роды все та же Овчинниха громогласно объявила, что ребенок родился сырым, недоношенным, что ему бы еще лежать да лежать в утробе. Никто такое событие не обсуждал. Тот, кто знал правду, воспринял все как должное, кто не знал – тоже. Одна лишь свекровь, мельком взглянув на новорожденного, тихо прошипела: «Вовремя родился, как положено». И ушла, больше не возвращаясь. Но и это событие осталось без внимания, и это легко объяснялось: какая свекровь невестке верит. Не пришла она и на крестины. На этот раз суровому мужу не удалось даже обещанием порки заставить ее пойти в церковь. Он смутно догадывался о причине ее упрямства, но не хотел в это верить, видя счастливые глаза сына, и по ним да еще по осунувшемуся лицу и похудевшей фигуре представлял их страстные, жаркие ночи, которых в его жизни после женитьбы не стало. Первенца нарекли в честь деда Алексеем. Егору Воронову было до черной тоски обидно, но что поделаешь, когда сват старше и по возрасту, и по чину. Крестными родителями стали Авдецкие, младшая сестра Елизаветы и ее муж, отставной офицер-инвалид.

После отделения новой семьи от родителей жизнь усложнилась. Вороновы жили доходами от своего хозяйства, держали коров, выращивали свиней, кур и гусей. Приторговывали еще и овощами. Скот они сдавали оптом на бойню, а овощами на сезон нанимали торговать работника. Постоянно у них работали три батрака, по договору их кормили только обедом, и жили они по своим домам. Петр работал наравне с ними, а иногда и больше. Теперь, после рождения сына, когда Греков наконец купил им обещанный дом с просторной кухней, большой и светлой горницей и еще двумя комнатками, Петр стал хозяином самостоятельной семьи, и на его плечи легли все обязанности. Елена сразу заявила, что не собирается возиться в дерьме, а нанимать работников им было не на что – все приданое невесты заключалось в купленном доме, а доля жениха – в части отцовского хозяйства. Наличности практически не было. Поэтому Петр был вынужден оставить свою долю хозяйства у отца. Конечно, она скоро принесет свою первую прибыль, но до этого еще надо дожить, да и сумма эта слишком мала для заведения собственного хозяйства. Нужен более солидный начальный капитал. Греков его в свое дело не взял, сославшись на незначительность прибыли, но устроил приказчиком и одновременно рубщиком в лавку к знакомому мяснику. Теперь Петр был вынужден разрываться между новой работой и хозяйством. Ведь он сам должен был ухаживать за своей скотиной. К физическим трудностям прибавились еще и моральные. После рождения сына он стал ощущать острую неприязнь со стороны тестя и тещи. Куда только подевалось их прошлое веселое добродушие. Когда в их присутствии он брал сына на руки и принимался баюкать, нежно и осторожно касаясь губами его лобика, красивые глазах тещи загорались ужасом, и она сдавленным голосом просила не слюнявить дитя. Изменилось и отношение Елены. Днем теперь она его совсем не замечала, а по ночам спать ложилась в другой спаленке с ребенком. Ее, казалось бы, неподдельная страсть исчезла, словно ее и не было. Жизнь для Петра утратила яркие краски, и самым плохим было то, что он ничего не понимал. Он ощущал себя человеком, находящимся в полной темноте в незнакомом месте. Единственной радостью оставался Лешка с его беззубым улыбчивым ртом и запахом материнского молока. И еще он жил воспоминаниями сцены, когда Елена однажды при нем кормила сына грудью. Обхватив бледно-розовый сосок, он старательно чмокал, кряхтя и постанывая. На его лобике и крохотном носу выступили бисеринки пота, и, уже насосавшись и откинувшись от груди, он еще продолжал причмокивать. Когда-то и ему доводилось прикасаться губами к этому соску.

Как-то воскресным днем Греков пригласил молодых к себе в гости, что случалось крайне редко. На этот раз Петра встретили неожиданно приветливо, теща даже чмокнула в щеку, а тесть крепко пожал руку и похлопал по плечу. Женщины с ребенком скрылись в соседней комнате, а хозяин пригласил Петра к уже накрытому столу.

– Ну что, зятек, давай выпьем, как говорится: «Не ради пьянки – здоровья для». – Он опрокинул в рот полную рюмку, поискал глазами, чем лучше закусить, выбрал жирный ломтик копченой грудинки и сунул в рот. – Нечасто мы с тобой вот так вот встречаемся, а родниться надо, ой как надо. Ведь не вечные мы, кому-то должны оставлять в наследство и капитал, и знания. Без этого не будет ни жизни, ни процветания. Чего молчишь, или не согласный? – обратился он к опешившему Петру.

– Да рано мне по жизни выводы делать, – растерянно ответил Петр. – Я еще на ноги крепко не встал.

– Чтобы на ноги крепко встать, нужен капитал, а где его взять, что ты имеешь?

– Так ведь отец отдал мне мою долю, вот еще у мясника подзаработаю и займусь своим хозяйством.

– Без помощников-то не обойтись, а им платить надо.

– Поначалу одному придется управляться.

– Немного ты один наработаешь. Длинный процесс получится. Если вообще получится. Ведь всякое бывает, скотина и теряется, и волки могут задрать, а если падеж – так совсем хана. Что тогда будешь делать, семью-то содержать надо? Леночка-то и теперь жалуется, даже кухарки у вас нет, все самой делать приходится, а она к этому непривычная.

– Так не больно дел-то много: ни скотины, ни птицы, ни хозяйства.

– Ты ведь заводить собираешься. Тогда как Леночку заставишь коров доить да поросят кормить? Ты взял мою дочь, взял и заботу о ней на себя. Она не должна жить хуже, чем жила у родителей. Что-то предпринимать нужно, что-то делать. Так нельзя жить дальше.

Хозяин налил, молча выпил и принялся без разбора уничтожать закуску, кладя в рот вслед за огурцом ломтик семги, а за ней соленый грибок. Едок он был отменный, хотя иначе и быть не могло, чтобы насытить такое большое тело. Петр лишь закусил выпитую водку и теперь молча наблюдал за тестем. Его обидели и обескуражили слова тестя, но в них была горькая правда. Он как-то не задумывался над этим раньше, живет же его отец безбедно уж сколько лет. Были и утраты, и потери, а он выстоял, поднимался на ноги после любых напастей. А, с другой стороны, ведь, действительно, пережить это можно, имея очень крепкое хозяйство, а ему предстояло начинать с малого.

– Ты же знаешь, – после продолжительной паузы продолжил Греков, – дела мои идут ни шатко ни валко. Одним словом, обленился я вконец, да и годы дают о себе знать. В молодости-то я фартовым был, да и свое умел в руках удержать, а теперь все меж пальцев уплывает. После моей смерти магазин перейдет к жене, она молодая еще, долго проживет. Так что дочерин черед нескоро настанет, а вот если бы ты в долю вошел, тогда и после моей смерти был бы при деле, даже если Лиза замуж выйдет. Но для этого нужен большой капитал, а его ни у тебя, ни у твоего отца нет.