– Вы-то чего напугались?

– Жизнь - это джунгли, - ответил Джироламо, вставая.

Дом, в котором совершено преступление

В то время как машина неслась по блестевшему от дождя шоссе под серым, затянутым тучами небом, Томмазо изучал свою спутницу. На вид ей было немногим более тридцати; гладкие и прямые темные волосы обрамляли бледное, худое лицо с орлиным носом и черными горящими глазами. Из-за слишком яркой губной помады ее большой, резко очерченный рот казался кровоточащей раной. Он опустил глаза: из-под зеленой юбки выглядывали черные лакированные сапожки, доходившие почти до колена. Наконец он нарушил молчание:

– Еще очень далеко?

– Нет, скоро приедем.

– И как это вашим пришло в голову построить виллу в столь уединенном месте? Я понимаю еще, если бы было близко от моря, а то его отсюда и не видно.

– Мы построили ее здесь потому, что у нас тут была земля.

– Когда же выстроена ваша вилла?

– Году в тридцатом, почти тридцать лет назад.

– И с тех пор вы в ней и живете?

– Нет, мы ездили сюда каждое лето, если не ошибаюсь, до тридцать третьего года. Потом купили виллу в Анседонии и больше не приезжали.

– Двадцать семь лет дом стоит покинутым! И отчего же?

– Да так. По-видимому, нам здесь разонравилось.

– Сколько вы за него хотите? Посредник мне говорил цену, но я за последнее время пересмотрел столько вилл, что уже не помню.

– Пятнадцать миллионов лир.

– Ах, да! Кажется, вилла очень большая?

– Да, она большая, но комнат в ней немного. Гостиная и еще четыре комнаты.

– Если верить посреднику, это было бы весьма выгодное приобретение.

– Я тоже так думаю.

– Вилла принадлежит вам?

– Нет, у нее три владельца - мой брат, сестра и я.

– У вас нет родителей?

– Нет, они умерли.

– Ваш брат женат? И сестра замужем?

– Да.

– Они живут вместе с вами в Риме?

– Нет, они живут за границей.

– А вы замужем?

– Нет.

– Вы живете одна?

– Нет. Но, синьор Лантьери...

– Говорите, я вас слушаю.

– Извините меня. Я должна показать вам виллу, но вовсе не обязана рассказывать вам о своей личной жизни.

– Простите. Вы тысячу раз правы.

Наступило молчание. Но странное дело, Томмазо про себя отметил, что резкий ответ молодой женщины не вызвал у него ни чувства обиды, ни удивления. Он старался понять, почему же ее тон и слова не задели его, и наконец его осенило: как в цене виллы, слишком низкой для такого большого дома, так и вообще в поведении женщины, державшейся как-то слишком незаинтересованно и безучастно, таилось нечто загадочное, и это если и не полностью оправдывало, то, во всяком случае, извиняло проявленную им нескромность. Он посмотрел на губы женщины, и его поразило, как ярко они накрашены. С ее белого, как бумага, лица он перевел взгляд на серую и блестящую ленту дороги, бегущую навстречу серому, подернутому дымкой пейзажу, и увидел, что сквозь серую тусклость этого пасмурного осеннего дня, подобно кроваво-красной краске на губах этой женщины, необычно и ярко сверкают другие цвета: желтое золото листьев какого-то растения, увивающего фасад крестьянского дома; густая чернота мокрых стволов, светлая, почти голубая зелень капустных кочанов на огородах; яркий пурпур гроздей ягод на колючем кустарнике. День сегодня выдался туманный и дождливый, подумал Томмазо, но все же он не лишен своего очарования - в такой день краски природы играют и переливаются, как звонкие голоса в тишине полей.

Он спросил женщину:

– При доме есть земельный участок?

– В цену виллы включена стоимость сада в две тысячи квадратных метров. Но участки вокруг принадлежат нам, и вы, если хотите, можете прикупить землю.

– По какой цене?

– Я думаю, по тысяче лир за квадратный метр.

Томмазо вновь про себя подумал, что такая цена ниже обычной для здешних мест, но на этот раз ничего не сказал. Женщина переключила скорость, и машина свернула с шоссе на проселочную дорогу, проехав между двух потемневших от времени невысоких каменных столбов.

Женщина сказала:

– Здесь начинается наше поместье.

– К вилле ведет эта дорога?

– Да, другой нет.

Дорога уходила в глубь долины, петляя между пологими зелеными холмами. На склонах не было видно ни одного дерева, а на вершинах белели крестьянские домики с выкрашенными в зеленый цвет оконными рамами и красными крышами - по одному на каждом холме. Томмазо спросил:

– Все эти дома ваши?

– Да, наши.

Меж холмами темнели узкие и глубокие овраги - склоны одних были возделаны, другие поросли лесом или кустарником. Томмазо насчитал с левой стороны дороги четыре холма и столько же оврагов; потом машина круто свернула и поехала по узенькой дорожке, ведшей в глубокую низину, где сквозь деревья вырисовывались неясные очертания какой-то серой постройки.

– Вилла не на берегу, - рассеянно и небрежно проговорила женщина, - но от моря она не так уж далеко. Пять минут езды - и вы на пляже. Море по ту сторону дороги Аврелия.

Они переехали мостик над ручьем, и дорога углубилась в заросли, которые, как казалось Томмазо, становились все гуще и выше. Неожиданно машина затормозила и остановилась перед деревянной калиткой, запертой на большой висячий замок. И замок и цепь, на которой он висел, были покрыты толстым слоем ржавчины. За калиткой можно было разглядеть только часть скрытого деревьями фасада виллы. Томмазо отметил про себя с удивлением, что в фасаде этом не было ничего радующего глаз, деревенского, как можно было ожидать в такой глуши. Наоборот, это было мрачное квадратное строение холодного серого цвета, весьма напоминавшее церкви в неоклассическом стиле, но именно в стиле того неоклассицизма, который в 20-30-х годах получил название "стиля двадцатого века": гладкий фронтон, перистиль с грубыми и приземистыми прямоугольными пилястрами без баз и капителей, низкая, покрашенная под камень дверь, похожая на дверь египетской гробницы. Между тем женщина вышла из машины и возилась с замком на калитке. Наконец ей удалось его отпереть. Томмазо спросил: