Медленно и лениво она поднялась на ноги и потянулась, сплетая руки за затылком и откинув назад голову. Потом она направилась к воде, мысленно говоря: "Прощай".

Она пошла не к лодке, а побрела по воде, которая постепенно поднималась все выше, неприятно щекоча ее тело, и направилась к оконечности маленькой бухты, туда, где, обогнув скалу, можно было попасть в соседнюю бухту. Когда вода дошла ей до горла, она поплыла, все более удаляясь от лодки. Обогнув скалу, она встала на ноги и только тогда посмотрела назад.

Она не оглядывалась каких-нибудь пять минут, но человек был теперь уже в лодке и склонился над мотором. Он, по-видимому, умел обращаться с подвесными моторами: двигатель почти сейчас же включился, и лодка поплыла, описав полукруг. Ей так и не удалось увидеть его лицо - обстоятельство, показавшееся ей фатальным. Она осталась стаять на месте, в воде до подбородка, безмолвная, чувствуя, что эта тишина является последним актом их сообщничества. Теперь ее мучила только одна мысль: "Если мотор снова испортится, он подумает, что я хотела заманить его в западню". В конце концов она медленно вышла из воды и направилась на пляж, где оставила сумочку.

Солнце поднялось над склоном, и под его лучами засверкали мокрый песок, горка золота, до которого человек не дотронулся, и лазурный простор моря. Женщина села рядом со своей сумочкой и стала следить глазами за лодкой, которая шла напрямик, направляясь в открытое море.

Но вот справа от пляжа, со стороны мыса, появился катер с тремя мужчинами на борту. Лодка все удалялась, утрачивая четкость очертаний, уменьшаясь по мере того, как увеличивалось расстояние; однако она ясно различала фигуру человека, сидевшего на корме у руля. Но внезапно там, где гладкое и почти прозрачное море приобретало фиолетовый оттенок, покрываясь рябью, лодка застыла на месте. Мотор заглох; человек встал и склонился над двигателем. Катер стал быстро приближаться к лодке.

Женщина поняла, что должно произойти, и смотрела, покорившись судьбе. Человек немного постоял, прислушиваясь к мотору, в то время как расстояние между катером и лодкой сокращалось на глазах; затем, по-видимому, он смирился, снова сел на корме и остался неподвижен. Теперь катер был совсем рядом с лодкой, вот он пришвартовался к ней. Женщина все еще смотрела: между человеком и тремя людьми на катере посреди пустынного моря, блещущего солнечным светом, словно происходила ленивая мирная беседа, как между случайно встретившимися знакомыми экскурсантами. Эта встреча, подумала она, кажется незначащей, непонятной из-за солнца, расстояния, всей огромности моря и неба.

Потом человек встал, и она увидела, как он перешел с лодки на катер. Она опустила глаза и посмотрела на часы: прошел почти час, муж скоро должен был вернуться.

Фетиш

Сразу же после свадьбы они поселились в квартире в Париоли, которую тесть Ливио дал в приданое за дочерью. Квартира была почти пуста - ничего, кроме самой необходимой мебели, но жена сказала, что ей не к спеху, - она хотела обставить их новое жилище по своему вкусу. Так, не спеша, она начала выискивать по магазинам мебель, картины, разную домашнюю утварь и безделушки в сугубо современном стиле, который Ливио, убежденный, что она просто слепо следует моде, находил претенциозным и снобистским.

Однажды в кладовой в лавке какого-то антиквара, старика американца, большого оригинала, открывшего лавчонку, чтобы распродать вещи, которые он собрал за двадцать лет путешествий по всему свету, жена откопала фетиш. Это был серый камень цилиндрической формы высотой с человеческий рост, но гораздо толще человека, и заканчивался он головой в виде заостренного конуса с сильно стилизованными чертами лица: на нем были намечены лишь надбровные дуги, линия носа и подбородок. С двух сторон туловища, там, где должны были бы начинаться руки, виднелись грубо высеченные маленькие диски, похожие на две пуговицы. Эта бесформенная и примитивная, хотя и выразительная скульптура сразу же вызвала неприязнь у Ливио. Он этого не высказывал, но страшилище внушало ему неприязнь именно потому, что жена души не чаяла в этом словно околдовавшем ее идоле; он не одобрял этой очередной ее причуды, так же как и многих других ее увлечений, которых он просто не в силах был понять.

Ливио назвал скульптуру "марсианином" - она и в самом деле немножко напоминала смешные фигуры из юмористических журналов, изображавшие обитателей космоса. "Сегодня утром я не могу тебя на прощанье поцеловать на нас смотрит марсианин", говорил он жене. "Марсианин сегодня, кажется, совсем не в духе: погляди, как он нахмурился"; "Сегодня ночью вхожу я в ванную и кого там вижу? Наш марсианин стоит и чистит зубы"; "У Дон-Жуана была статуя Командора, а у меня марсианин. О, неплохая идея: почему бы нам не пригласить его к ужину?" Эта последняя фраза, против обыкновения, была удостоена ответа. Они ужинали в гостиной, и идол, казалось, пристально уставился на них из своего темного угла. Жена сказала:

– Я чувствую, что еще немножко - и я отнесусь к твоей идее вполне серьезно: я уйду, и ты сможешь закончить ужин вдвоем с ним.

Она произнесла это спокойно, четко выделяя каждое слово, опустив голову и не глядя на мужа. Но в тоне ее столь явственно звучала враждебность, что Ливио стало как-то не по себе. Однако, не в силах остановиться, он продолжал шутить:

– Сначала надо еще выяснить, примет ли он приглашение с нами отужинать.

– Нет, пожалуй, я и впрямь уйду!
– проговорила жена, словно не слыша его слов.
– Приятного аппетита.