– Это правда, - подтвердил Греков.
– Вчера французы отрезали было у нас обоз с цревиантом, а наши гав-рилычи напали на них и отбили. Так провиантский чиновник, который заведовал этим обозом, подбегает к нашему уряднику, что обоз отбил, и падает ему в ноги - так и валяется. Урядник думает, что тот его благодарит за спасение обоза, да и говорит, что не за что-де благодарить; а тот валяется в ногах и просит, чтоб отдали обоз французам опять... "Как!
– говорит урядник, - французам отдать?" - "Да там, - говорит чиновник, - вместо крупы и муки, по ошибке - каково!
– по ошибке..
– говорит, - приемщика оказался песок да опилки..."

– Ну и что ж?
– спросила Дурова.

– Да подвернулся в это время сам атаман и как узнал, в чем дело, так сначала накормил цровиантского чиновника нагайкой, а потом велел его кормить той мукой и крупой из песку и опилок, что он для солдат приготовил.

Дурова и руками всплеснула.

– Вот злодеи, а еще русские!

На сердце у нее становилось все тяжелее и мрачнее. Все те детские грезы, те грандиозные представления воины и ее поэзии не та чтобы разбились о холодную, подавляющую стену действительности, но как будто притупились сразу и упали камнем на сердце. Вместо грозного, кровавого, величественного боса перед нею вставало отвратительное чудовище - кровавое, но грязное, пресмыкающееся... Это был не тот поэтический гром орудий, не тот свист пуль, не те стоны раненых и умирающих, которые представлялись когда-то в летучих грезах, - нет, тут было что-то мертвящее, давящее, унижающее... Эти некормленые солдаты, этот мусор вместо хлеба - и бегство, постыдное бегство!

Зато тем величественнее, стратпнее и непостижимее представлялся ей образ Наполеона. Она никак не могла думать, что он не великан. Только великан может бросать от себя такую гигантскую тень - тень на полвселенной... Египетские пирамиды при закате солнца не могут бросать от себя тени на полмира, а он - он броеает... "Мужичишка в рекруты не годится - ни кожи, ни рожи, ни видения..."- "Эх, Ростопчин, Ростопчин!.. Растопчет и-тебя он когда-нибудь с-твоею кичливою похвальбою"...

Войска двигаются в беспорядке, какими-то табунами; все части войск спутаны - кавалерия, пехота... Там идут вброд через ручьи и речки, там вязнут в болотах, путаются в лесах.

– Куда мы идем? куда бежим?
– спрашивает она с тоскою в сердце.

– Не знаю, а кажется - к Фридланду или к Кенигсбергу, - отвечает Греков наобум.

– Что ж, разве нас гонят?

– Да похоже на то, что не мы гоним.

– Боже мой! да как не сгорит со стыда вся армия, вся Россия!..

– Уж и со стыда! Подождите, и мы его. накроем мокрым рядном.

Влево, у опушки леса заметно какое-то особенное движение. Несколько кавалеристов: окружили развесистую иву и размахивают руками, указывая на ее вершину.

– А! верно кого-нибудь поймал, - заметил" Греков.

– Кто - кого поймал?

– Фигнер кого-то.

– А! Фигнер? Это тот храбрец, что в Греции и в Италии бывал, а теперь чудеса делает?

– Да, он самый - большой проказник.

– Покажите мне его.

Они подъехали к лесу. Фигнер, окруженный несколькими драгунами, направил дуло пистолета на вершину ивы и сердито кричал: "Слезай, чертово отродье, а то как белок перестреляю!"

На ветвях ивы, в густой зелени листьев, копошились две темные фигуры.

– Прыгай, пархатый!
– и Фигнер выстрелил.

На дереве что-то вскрикнуло и словно мешок свалилось на траву. За ним с дерева карабкалось что-то другое.

На траве валялся и стонал еврей, по-видимому, раненый. Рыжие пейсы болтались беспорядочно, как растрепанные пасмы льна.

– Ой-вей! ой-вай!
– стонал и бился оземь раненый.

– Говори, пархатый, откуда ты?
– спрашивал Фигнер.

– Ой-вай, из Прейсиш-Эйлау, господин пан.

– А зачем ты сюда попал?

– Ах, мейн гнедиге гер! Мы же шли у Фридлянду.

– Зачем?

– Гандель робиц, пане добродзею... Ой-ой!

– Зачем же ты реку перешел, когда Фридланд на той стороне Алле?

– Мы, пане, францозен боялись, там францозен ма-родирен.

С дерева слез другой еврей, бледный, дрожащий.

– А много там французов?

– Много, аи много, пане.

– А куда они идут?

– Не вем, пане, далибуг не вем.

– Врешь, пархатый! Ты послан шпионом... Говори ты! И он обратился к другому еврею, слезшему с дерева:

– Говори! шпионы вы?

Еврей отчаянно тряс головой и только бормотал:

– Не вем, пане, ниц не вем...

– Говори! признавайся!
– И нагайка повторила этот допрос на спине вопрошаемого. Тот отчаянно вился и упорно повторял: "Не вем - ох, не вем, не вем!"

– Повесить их! Это французские лазутчики... От них мы ничего не добьемся... На сук их!
– скомандовал Фигнер.
– Они не стоят заряда.

Раненый приподнялся на коленях и с отчаяньем поднял руки к небу. Другой ухватился за стремя Фигнера и с плачем целовал его ногу.