Карамзин предостерегательно показал на спящего Державина.

– Ничего, - успокаивал его Сперанский.
– Ведь он не прозаик - поэт.

– А какие вести из армии и от государя?
– спросил Карамзин, видимо, желая переменить разговор.

– Да вести не совсем утешительные... Уже одно то ново, что русских бьют, чуть ли не первый раз с начала нашей истории... так кажется?

– Нет, бивали не раз и прежде, - заметил Карамзин.

– В древнее время, может быть?

– Нет, и в последпие два века: и поляки бивали, и шведы.

– Да... Но теперь, говорят, что не так бьет Наполеон, как свои же...

– Неужели? Кто ж это?

– Казнокрады, интенданты да подрядчики... Ну и бездарные вожди.

– Да, с таким чадушком, как Наполеон, нелегко бороться.

– Пигмеям, - пояснил Сперанский.

– А государь что?

– Он, кажется, очарован новым цезарем после личного свиданья... Да и неудивительно - великий гений.

– Ох, сдается мне - плачущий крокодил, - заметил Карамзин.

– Да, но в слезах этих блестят перлы западной цивилизации, а не булыжник обскурантизма.

– Оно так, по цивилизация-то у него стоит на запятках, а не заместо кучера, - возражает Карамзин.

– Лучше, Николай Михайлович, если цивилизация даже на запятках, чем вместо кучера - капитан-исправник... Верьте мне, вы хорошо, лучше меня зпаете русскую историю: когда-нибудь нам придется поплатиться за этого капитана-исправника перед всей Европой... Только тогда Россия будет безопасна от нового крестового на нее похода Европы, когда примет и усвоит себе формы жизни, которые рекомендует всему миру наука... Я скажу вам: не noblesse oblige, a civilisation oblige [Не положение обязывает, а цивилизация обязывает (фр.)]...

Сперанский говорил горячо, хотя тихо и ровно. Спокойное лицо его оживилось, глаза сделались добрее и красивее. Он много думал над тем, что говорил.

– России многого недостает, - продолжал он, - да, по правде сказать, она еще и не начинала идти этой обязательной для всего человечества дорогой... Даже и Петр на этом пути ничего не сделал, он больше думал о себе.

– Какой же это путь?
– спросил Карамзин.

– Кажется, на этом пути с помощью Лагарпа* и Сперанского Александр хотел попробовать сделать первый шаг, - сказал как бы про себя Тургенев, глядя на взморье.

– Нет, - возразил спокойно Сперанский, - я только мечтаю об этом с своею подушкою... с Иеремию Бента-мом*...

– Это тот, что вы издали?

– Да. Бентам ищет такую форму человеческих отно-шений, которые дала бы "величайшее возможное счастье для величайшего возможного числа людей". А я мечтаю.о немножко большем, чем это".

– Ах, папочка! ты точно стихи говоришь!
– наивно воскликнула Лиза.

– Да, стихи, моя дурочка! Это - поэзия директора департамента.

– Какие стихи? Кто стихи сочинил?
– очнулся старик Державин. Директор департамента?

Одно слово "стихи" будило старого поэта, как труба боевого коня.

– Да вы же сегодня декламировали мне вашу новую оду, - спокойно отвечал Сперанский.

– Да, но я вам конец не сказал... А конец этот пророческий...

– Что ж пророчит ваша ода, ваше высокопревосходительство?
– любезно, но с открытой иронией спросил Тургенев, придвигаясь к старику.
– Надеюсь, мой вопрос не нескромен.

– О нет!
– отвечал старик, довольный, что его сажали на его коня.
– Я думал так окончить свою оду:

Падет Европа на колени

Пред тем, борьбу кто прекратит

И ток прольет в ней дней блаженных.

Се уж его орел паряН

– Прекрасно! великолепно! сейчас чуешь орлиный полет "Певца Фелицы", заговорил Тургенев опять-таки не без скрытой иронии.
– Но вот что скверно, ваше высокопревосходительство: галльский-то петух шибко поклевал, сказывают, нашего орла...

– А орел после совсем заклюет петуха!
– горячился старик.

– Ну, это конечно... А что касается Европы, то сначала, когда наш орел заклюет петуха, это точно, она падет перед орлом на колени, а как оклемает маленько, то и закричит на него: "кш-кш!"

– Как это, государь мой?

– Да коленкой нас.

– Нет, государь мой, этому не бывать.

Старик волновался. Частое повторение "государь мой" - явный признак этого волнения.

– Не спорю, не спорю, ваше высокопревосходительство, - оправдывался Тургенев, очень хорошо знавший упрямство самолюбивого старика.
– Что касается наших воинов, то они готовы в супе съесть галльского петуха. Я получил сегодня из Тильзита письмо... знаете от кого?
– обратился он к Карамзину.