Он помнил, как в детстве, взяв на себя смелость указал на необходимость обращения Никиты к специалисту. Этот поступок, этот неловкий, по сути, совет, стал причиной изгнания Никиты. Изгнания из дома, в больницу для душевнобольных. И повзрослев, Кирилл понял, насколько он был виноват, какой огромный груз ответственности он на себя тогда возложил. Вина давила, мешала ему вмешиваться в жизнь брата. Он винил себя в разрушении жизни Никиты и не имел права. Так он думал, пока не увидел тело Никиты, лежащее на полу, без сознания. Его охватил животный страх, острая тревога за жизнь сводного брата. В этот миг все сомнения исчезли, оставив лишь жгучее желание помочь.

Подняв Никиту, Кирилл помчался к ближайшей клинике. Клинике, которую он уже знал наизусть. Путь казался вечностью. В голове крутились страшные картины. Картины возможного исхода. Страх и тревога за жизнь брата сжимали его грудь, затрудняя дыхание.

*****

В приемной царила суета. Доктора, медсёстры, назойливое жужжание приборов. Сквозь этот хаос проступали спешные шаги, торопливые распоряжения. Никита чувствовал, как его грубо, но аккуратно поднимают, словно бесчувственную куклу, и он был уверен, что его везут не в больницу, а прямо в ад. Каждая секунда тянулась вечностью. Он видел, как его увозят в операционную, где резкие запахи стерилизации смешивались с запахом ужаса и отчаяния. Запах, словно незримый враг, обволакивал его, душил.

В операционной было темно и холодно. В воздухе витал запах хлора. Врачи с молниеносной скоростью готовили к действию дефибриллятор. В этот момент всё вокруг закружилось, Никита чувствовал, как его сердце бьётся с бешеной скоростью, в нём не было места для жизни, только адские муки и отчаяние. Он видел перед собой свет, и темноту, и его словно вытащили с того света. Врачи боролись за него, но он словно висел между мирами, между жизнью и смертью.

Когда он проснулся, его окружил странный запах, и боль, пульсирующая в черепе. Глаза открылись на белую, простую, невыразительную комнату. Голые стены, тусклый свет. Чувствовала запах какой-то слабо-сладкой резины. Его тело ощущалось как будто чужое, тяжелое и слабое. Он лежал на жёстком, металлическом, холодном больничном ложе, с прикованными, неподвижными руками. Мелкие, но мучительные боли и неясность окружающего пространства давили на него.

В палату вошли доктор и медсестра, Настя. Тревога в её глазах, отражавшая безысходность ситуации, была видна даже сквозь маску профессионализма. Они спросили Никиту о самочувствии, но он лишь отстранился, не реагируя. Взгляд его был пуст, словно он смотрел сквозь них, не видя. Они ушли, оставив Никиту в тишине его мучительных мыслей. Ведь спасать того, кто не хочет спасения, было труднее всего. Настя, ещё раз окинув его взглядом, полным сожаления, закрыла дверь.

Но после этого в палату ворвался Кирилл, словно вихрь ярости. Тонкие руки Насти, пытавшиеся удержать его, лишь слегка сдерживали его порыв. "Никита Викторович ещё не готов принимать гостей, прошу, дайте ему время," — повторяла Настя, пытаясь оттолкнуть Кирилла к выходу. Тревога за жизнь брата сжигала его изнутри. Он подошёл к койке Никиты, и его голос, хриплый от бессонных ночей и страха, заставил Никиту дёрнуться.

— Почему? Почему ты так поступил? Что с тобой происходит?! — Кирилл начал с обманчивого спокойствия, но, встретившись с безразличным взглядом Никиты, его голос сорвался на крик, полнейший злости и отчаяния. — Достало… Достало уже твоё отношение ко мне! Как к какому-то питомцу! Относись ко мне так же, как я к тебе, по-братски! Я стараюсь… Я каждый раз стараюсь. Почему ты не можешь?!

— Ты сам себе захотел эту участь, Кирилл. Ты сам ходил за мной, словно маленький щенок, ища внимания и лебезя передо мной. А мне нравилась твоя прежняя версия, по крайней мере, тот ты не притворялся… — ответил Никита, голос его звучал холодно, без малейшего сочувствия. Увидев поникший взгляд Кирилла, он добавил: — Чувства вины заело?

Кирилл, сбитый с толку этим холодным, отзывающимся пустотой ответом, поник. Его ярость испарилась, словно растворилась в воздухе.

Словно прочитав его боль, за него заступилась Настя: — Кирилл Викторович, привез вас сюда на своих плечах, простоял у операционной больше восьми часов, пока вас буквально возвращали с того света! Если бы он опоздал всего на мгновение, вас бы здесь уже не было! Относитесь к нему с благодарностью, которую он заслуживает. К тому же, как я заметила, он были единственным, кто вас навещал, что само по себе заслуживает уважения, ведь он терпит вас в своём окружении. — Настя постаралась мягко вывести Кирилла из палаты, но он лишь беспомощно смотрел на Никиту, слова застыли в горле.

Как только Настя и Кирилл вышли из палаты, Кирилл рухнул на стул в приемной, глядя в пол. Его голова была опущена, словно он пытался спрятать её от собственных мыслей, от тяжести вины, которая давила на него с неимоверной силой. Настя, подойдя осторожно, села рядом. Её голос был тихим, почти шёпотом: "Кирилл … За что Никита Викторович так с тобой? Я думала, у вас хорошие отношения…"

Кирилл долго молчал, вглядываясь в пол, словно пытаясь разглядеть там ответы на мучившие его вопросы. Наконец, он поднял голову, и его взгляд, полный боли и раскаяния, остановился на Насте. "Во всём, что происходит с Никитой… моя вина," — тихо произнёс он, голос его был полон горечи.

В его памяти всплыли фрагменты прошлого, яркие, словно солнечные вспышки, резко контрастирующие с серой реальностью больничной приемной. Солнечный день, их особняк. Появление ещё одного мальчика — их уже было трое, и каждый боролся за внимание жестокого отца, чья любовь казалась редким и опасным трофеем. Они вместе указывали на Кристину, их сводную сестрёнку, её место в доме как самой слабой, заставляя её плакать. Кирилл не понимал тогда, почему отец больше всего ненавидит и одновременно больше всех любит именно Кристину. Но всё изменилось с прибытием тринадцатилетнего Никиты. Его взгляд, остановившийся на Никита, был долгим, пронизывающим. "Ты очень похож на меня, — сказал тогда Виктор Баженов, — и я жду от тебя таких же высот, как и от себя". После этих слов что-то изменилось.