– Сударыня, вы последняя?

Некоторое время спина не оборачивалась, словно обмозговывая, как бы это повежливее всадить за издевательство. Наконец, медленно развернулась и пара свинячьих глазок вонзилась в Петра Егорыча.

– Пить меньше надо, сударь,– обласкали они его.– Ишь, умник какой нашёлся.

– Не подходит «сударыня», оскорбительно звучит,– решил Пётр Егорыч,– да и клеток не хватает. Что ж за слово такое диковинное? – ломал он голову.

Припомнился ещё один случай, в городском автобусе. Петр Егорыч , доехав до своей остановки, приготовился уже выходить, да у дверей перегородила ему путь женщина, которая была увлечена беседой со своим спутником. – Как же мне обойти её, – думал он. – Женщиной назвать – ещё обидится,– рассуждал Пётр Егорыч,– со спины вроде молодая. Девушкой – тоже рискованно: обернётся, а там старая каракатица. Вот незадача. Может дамочкой назвать?.. Вроде бы ничего, что-то средне – неопределенное, и звучит приятно».

– Дамочка, вы сейчас выходите? – спросил Пётр Егорыч.

Обернулось молодое и очень симпатичное личико.

Пётр Егорыч оторопел от неожиданности и вдруг, позабыв нужное слово, пролепетал:

–Выходите сейчас, мадамочка?

– Все мадамы – в Париже,– грозно глянул на Петра Егорыча спутник девушки.

– А у нас-то кто ? – уж и не зная, как себя вести, промямлил Петр Егорыч.

– У нас друзья и товарищи,– проинструктировал его парень.

Перебрав в памяти все варианты своего взаимоотношения с городскими женщинами, так и не понял Пётр Егорыч, как нужно к ним обращаться в общественных местах. Как привлечь их внимание, при этом не трогая руками.

Так и не отгадал он загадочного слова в кроссворде…

ПАМЯТНИК НИПОЙМИКОМУ

Скульптор Александрихин, средних лет, но по стечению обстоятельств пока пребывавший холостяком, снял заляпанный глиной халат, отмыл с щёткой заскорузлые руки, зажёг сигарету и растянулся на диване. Он был раздосадован, озабочен и вообще не в духе. Такое с ним обычно случалось, когда одолевали творческие сомнения. Да и было, отчего прийти в отчаяние. Ну, такое заказал ему отдел культуры, такое… Вот уж три месяца бьётся Александрихин, а удовлетворения никакого. Всё это было, было, было. А ему надо сделать то, чего не было ещё никогда и нигде, ни в одном городе, ни на одной площади. Как быть, как быть?! Конечно, когда перед тобой сидит натура, тут всё просто: можно уловить какой-то особый, характерный разворот головы, выражение лица. А то лепи, что жило на земле аж в прошлом веке. Пушкина им подавай на постаменте, да ведь непременно такого, какого ещё никто не изображал! Вот и ломай голову, ночей не спи, а выходит всё тот, что на картине Тропинина: задумчивый, весь устремленный в мечты о своих поэмах; или тот, который у Кипренского: надменно-грустный, с взлохмаченными кудрями, и ни какой другой. Вот беда! Лучше бы уж не видеть никогда этих портретов, может, что-то оригинальное на ум бы и взбрело. Да откуда…

Ох-ох-ох! И что им вздумалось именно Пушкину памятник ставить? Раскопали где-то, что, дескать, проездом был в нашем городе. Что ж из этого?! Был, да уехал, не пожелал даже останавливаться. Н-да. Если б кругленькой суммой не прельстили, не взялся бы, ни за что бы не взялся. Ещё куда ни шло кого-нибудь из современников слепить, тут проще: у всех в глазах одна и та же тоска смертная или алчность неутолимая. А то Пушкина…

«Что делать, что делать?– думал, покуривая, скульптор.– Вот ведь история! Да ещё Инессин муж со своей рожей в мозги лезет, образ Пушкина вытесняет. Инесса, конечно, женщина замечательная, можно даже сказать обворожительная. Кто ж виноват, что симпатия между нами разбушевалась… Муж-то её, кажется, пока не догадывается. И, слава богу. Инесса рассказывала, что уж больно ревнив. И, как нарочно, на Пушкина похож, только бакенбард нет…».

– Идея!– вдруг дёрнул скульптор ногой.– А что если этот памятник с него сделать, а потом бакенбарды приляпать. Так-так,– затянулся глубоко и нервно скульптор.– Взор пылает: у Инессиного мужа – жаждой скинуть заведующего универмагом и перебраться из снабженцев на его место; у Пушкина – любовью к Отечеству. Разворот головы гордый: у ревнивца – что жена уж больно хороша, у Пушкина… то же самое. Волосы: у того чёрта тоже курчавые, хоть и рыжие – для памятника это ничего, это всё равно для памятника. Что там ещё? Носы… почти одинаковые: у Инессиного аж загибается – такой длинный; было бы неплохо оставить его с носом,– скульптор хихикнул, так что пружины под ним игриво заскрипели, а одна ткнула его в бок, как бы предупреждая: «Будь осторожен!» – Уши немного прижмём, скулы бакенбардами задрапируем, шарфик приделаем, ну ещё там кой-какой макияж… и будет то, что и заказывали: не похоже, оригинально, свежо! Скорей, скорей за работу! Срок на исходе!

Скульптор Александрихин вскочил с дивана, снова натянул халат и кинулся переиначивать уже почти готовый памятник.

Точно к тому часу, когда Пушкин, по преданию, был проездом в городе, где происходила вся эта история, на площадь перед центральным и единственным в городе универмагом собралась толпа людей.

Скульптор держал в руке угол простыни, которой до поры был закрыт памятник, очень волновался и всё поглядывал по сторонам – искал в толпе свою возлюбленную Инессу. А она стояла тут, неподалеку, рядом со своим мужем, старалась незаметно подавать Александрихину сигналы, которых он не замечал, и тоже волновалась: Александрихин посвятил её в свой тайный замысел, и ей очень хотелось, чтобы памятник всё же больше походил на Пушкина, а не на её рыжего Фёдора.

Наконец наступила торжественная минута. По команде городских властей Александрихин дёрнул за простыню, она начала медленно сползать, зацепилась за корявую кучерявину волос поэта; скульптор дёрнул посильнее и народ ахнул… Вот это да! Пушкин! Всё при нём: и нос, и волосы, и бакенбарды, но только… что-то не совсем похож. Но все же похож… только не на Пушкина. Но на кого?.. Вроде бы даже и встречался где-то этот человек, вроде и дело с ним многие имели… Народ гудел, недоумевал, спорил и ничего не понимал.

И только Инесса ясно видела, что это – прижизненный памятник её супругу, снабженцу Фёдору, замаскированный бакенбардами. А тот, ничего не подозревая, любовался памятником Пушкину и млел: «Хорош! Ну, до чего ж хорош! Оправдал надежды Александрихин – украсил площадь честь по чести!».

НЕКОТОРЫЕ МЫСЛИ КРИТИКА ЗАМУЛЮКИНА

ПО ПОВОДУ НОВОГО ФИЛЬМА РЕЖИССЕРА ЭКСТАЗОВА "ЗАЧЕМ НАМ ЭТО?"

Пришло, наконец, время, когда и мы, простые советские зрители, можем не только смотреть, но и кое-что понимать в новых по жанру фильмах, изредка попадающих на экраны кинотеатров с кинематографических высот. Хочу остановиться на последнем фильме известного у нас режиссера Экстазова «Зачем нам это?».