Не совершил ничего ни для страны, соотечественников, человечества. Не создал семьи, не стал отцом, не стал даже по-настоящему любимым мужем. Все, чего я достиг: высокой зарплаты, множества нулей на счетах, но и им я не смог найти достойного применения! Многие, должно быть, совершенно искренне умерли бы от зависти, огласи я свой уровень дохода – я же не считал себя ни счастливчиком, ни предметом восхищения или зависти!

Однако вихрь размышлений и сожалений промчался в уме довольно скоро: все-таки я был сухарь, технарь и… не женщина. Мысли мои вернулись к делу, ради которого я был здесь.

Скольких людей мне пришлось опросить, чтобы кто-то признался, что, возможно, знает человека, который сможет мне помочь. Но вот наконец тот самый человек был найден.

На вид это был худой, невысокий мужчина, невероятно тугой и крепкий, с проступающими на руках и шее толстыми жилами. Отчасти серебристые волосы его были коротко стрижены, но на висках и надо лбом было видно, что он начинал лысеть. Одна бровь его отчего-то была намного выше, чем вторая, задрана вверх, отчего лицо его казалось удивительно хитрым. Маленькие, необыкновенно живые, словно имеющие свою отдельную от обладателя жизнь, глазки, буровили меня пронзительным взглядом, лишь только Валентин обращал ко мне свое лицо. Я вкратце рассказал ему суть дела, намекнув на то, в чем уже несколько недель подозревал Яну.

– Понимаешь, я бы хотел узнать, откуда она приехала в Москву, и правда ли, что она родом не из Твери. Да и вообще, кто она такая? Может быть, ее и зовут как-то иначе?

– Алексей… – Начал было объяснять Валентин, спутав мое имя, но я перебил его:

– Александр.

– Извини. Ты понимаешь, что просишь меня воспользоваться служебным положением в личных целях?

Какой странный человек! Зачем было соглашаться на встречу, если он изначально был не готов помочь мне? Только зря потратил на него время, решил я про себя почти сразу.

– Я отблагодарю, ты не думай! Скажи, сколько. – Я попробовал уговорить его, хотя чувствовал, что слова мои были не только неуместны, но и опасны.

Валентин нервно рассмеялся, но, когда вновь заговорил, в голосе его послышалось плохо скрываемое раздражение.

– Мне не нужно никаких денег. Я думал, у тебя что-то серьезное, раз ты всех своих старых знакомых на уши поднял. А тут такое… Следить за бывшей.

– Мы еще живем вместе.

– Тем более. Прости, но нет! Я бытовухой не занимаюсь.

Вот так внезапно и резко я был оборван в своем самом искреннем порыве вывести Яну на чистую воду. Отказ Валентина настолько глубоко смутил меня, сбив все карты, что на время я уверовал в его слова о том, что это были не иначе как безобидные семейные дрязги, и будто бы я пытался притянуть за уши личные обиды, чтобы обвинить Яну в тяжких преступлениях. Лишь к вечеру я одумался, осознал, что я сам же на себя наговаривал, как наговорил до этого Валентин. Нет, тут дело было не пустое, совсем не пустое. Тут были заключены столь важные и опасные для людей деяния, что я не мог безмолвствовать и бездействовать. Можно было ведь просто уйти, съехать, навсегда разлучиться с Яной. Но было ли это честно? Было ли это по-мужски. Признаюсь честно, не только высокие порывы души вели меня по Яниному преступному следу: любопытство заставляло меня доискиваться до правды.

Не имея представления, к кому еще обратиться, я решился поехать в Тверь: нужно было самостоятельно проверить, кто был прав, Яна или Аня. Могла ли Аня забыть свою прежнюю соседку Яну? Могла вполне. А если же никакая Яна на улице Советской никогда не проживала, если и лица ее никто из местных никогда и не видывал? Тогда что?

Я сочинил целый рассказ о командировке в Подмосковье, солгав, что поеду в отель в Истре, и Яна, кажется, поверила мне. Там часто проводились конференции и обучения для специалистов разных профессий и сфер, потому весь мой рассказ приобрел черты правдоподобия. В Твери я представлялся журналистом, разыскивающим пропавшую женщину, показывал ее фотографию жителям частных домов, изб, коттеджей, причудливо сочетавшихся бок-о-бок друг с другом.

Однако везде люди, открывавшие двери, смотрели на фотографию Яны как на пустое место: никто не изменился ни в лице, ни в голосе, даже старожилы и их потомки, которые уж точно должны были помнить Яну. В том сама одиннадцатом доме я пообщался с родителями Ани, жены Леши, не раскрывая правды о том, кем я был на самом деле, надеясь, что они опровергнут слова дочери, но ожиданиям моим было не суждено оправдаться: никакой Яны на их улице никогда не проживало.

Сомнений не оставалось: она лгала о себе не только мне, но и всем окружающим, очевидно, служа какой-то тайной цели, цели, что приносила ей огромный доход вместе с теми взятками, что она вымогала у своих пациенток в муниципальной поликлинике. Поэтому-то у нее до сих пор не было недвижимости в России, зато уже была целая вилла на Кипре! В случае раскрытия ее тайной деятельности вся ее собственность здесь была бы, скорее всего, изъята, потому она просто обязана была приобретать жилье только за рубежом.

Опустошенный подтвердившимся открытием, я отправился в гостиницу в центре Твери, полагая, что после плотного ужина проведу бессонную ночь, одну из тех самых безобразных ночей, когда мысли и сомнения сначала с болью давят на совесть, а затем безжалостно раздирают ее в клочья, но за этими крохотными кусочками, за этими едкими ранами не обнажается выход, не просвечивает самый блик, самый образ верного пути.

Что же теперь оставалось делать, так вопрошал я себя, входя в ресторан, как вдруг чей-то смутно знакомый голос вернул меня к действительности: