Вдруг Ксюша совершенно изменила свое мнение и стала произносить прямо противоположные доводы, то ли оттого, что хотела согласиться с Катей, то ли оттого, что ждала, когда та сама начнет склоняться к отказу:

– Ты как хочешь, а это тут совсем ни при чем. Спустись с небес на землю, Кать. Он живет в особняке в Серебряном бору! Ты видела цены там? Будете вместе фильмы снимать, ага. Очнись, пока не поздно.

Вдруг сцена последней встречи с Александром живо предстала перед глазами Кати. Он попытался вновь поцеловать ее, на этот раз уже в очень странном ресторане, где они были отделены от всех посетителями высокими багровыми ширмами. Отовсюду вместе с клубами дыма разносился запах кальяна и даже марихуаны.

– Я все положу к твоим ногам, все. – Говорил он, а она уворачивалась от его поцелуев. – Если хочешь, весь мир.

– Да мне ничего не нужно, только ты, пожалуйста…

– Что?

– Можешь не давить на меня? Я не готова пока к отношениям. Я хочу понять, кто ты есть на самом деле.

– И кто же я есть, как ты сейчас меня видишь?

Он ухмыльнулся, закрыл глаза и, будто безгранично наслаждаясь мгновением, попытался прильнуть к ее губам.

– У меня такое чувство, как будто в меня сейчас, сию секунду пытаются… как бы это сказать…

Катерина с трудом подбирала слова, хмурясь, и ее взволнованный и возмущенный голос заставил Александра открыть глаза и перестать тянуться к ней губами.

– Как будто… силы зла пытаются проникнуть в меня.

– Силы… зла? – Он не засмеялся, но легкая улыбка все же проявилась на его лице.

– Да, и ты как демон-искуситель, испытываешь меня, проверяешь.

– Ты случайно не ходишь каждое воскресенье в церковь? Потому что рассуждения у тебя прямо, так скажем, церковные.

– Какое это имеет значение, если именно так я все эти твои объятия сейчас чувствую?

– Ты всегда руководствуешься чувствами, а не разумом, не мыслью? Чувства принудят тебя потерять очень много возможностей в жизни.

– Порой между чувством и мыслью столь тонкая грань, что я и сама не понимаю, что руководит мной. Но сейчас я пойду домой. Прости.

Да, она сбежала от него, сбежала в Донецк. А Александр все равно писал, звонил, когда она ехала в аэропорт, когда приехала в аэропорт, он беспокоился, ругал ее за то, что не дала ему отвезти ее. Казалось, если в нем и оставалось какое-то странное неприятное жеманство, то это было наследие прошлых лет, когда он встречался с женщинами совсем из другого окружения, наследие, от которого он постепенно избавлялся. Ведь проявлял же Александр искреннюю заботу о Кате, думал о ней, звонил, общался, когда они даже не встречались по-настоящему! Судить нужно было не по словам, а по делам, а дела его были хороши, благочестивы, и ей не в чем было его упрекнуть.

Сомнения, сомнения, вечные сомнения, и колебания, и стремительные метания, и крайности… возможна ли любовь без них? А сама жизнь, сотканная не только из свершений, но и противоречий, и ошибок, и досадных промахов, и постыдных провалов, возможна ли без них?

После второго из концертов в Донецке среди окруживших Катерину и других музыкантов людей оказался мужчина в военной форме с девочкой лет семи-восьми. Она почти сразу заметила и его, и девочку со сцены: отец водил дочь на каждый их концерт, и ей это было удивительно, удивительно, почему военный такое значение придавал музыке, когда в его стране – в ДНР – происходили события намного важнее искусства или культуры.

Быть может, она и лукавила, не признавая главного: мужчина этот сразу приглянулся ей. Высокий, статный, широкоплечий, он не просто излучал мужество и силу, но и столь редкое обаяние, которое сразу располагало к себе любого. Глаза его на светлом лице – небольшие и голубые – были так проницательны, так неравнодушны ко всему происходящему и, быть может, даже к ней самой, а взгляд словно и прощал любую слабость, и поощрял к любому свершению, что Катерина не могла не поддаться очарованию незнакомца. Почему, почему среди тьмы людей всегда влечет к себе лишь один человек? Ведь никто другой в зале не привлек ее внимания! Почему именно этот человек, как магнит, так и тянул, так и притягивал к себе, казалось, не только ее, но и остальных? Что в нем было заключено такого особенного, такого исключительного, что выделяло его среди других? Остальные, хоть и были всем довольны, выглядели радостными, открытыми, а все-таки по сравнению с ним будто скрыли лица завесами – непроницаемые, прохладные, равнодушные. Военный, казалось, был такой один – с живым, горячим взором, который так и выдавал, что душа его способна на страсть – как устоять перед таким человеком, когда в самый миг скрещения лишь только первых взглядов страсть его находит отклик в твоем сердце?

Дождавшись, когда все остальные люди, окружившие музыкантов, разошлись и Катерина осталась одна, мужчина подошел поближе и заговорил.

– Вы боевая девушка, раз решились приехать к нам.

– Если бы! А это…

– Дочь моя. Изъявила желание заниматься музыкой, чуть не с пеленок бредит скрипкой. На все концерты ходим с ней, когда я в отпуске, когда меня нет, ходит с бабушкой. Может быть, вы бы послушали, посмотрели, как она играет? Есть ли смысл усиленно заниматься?

Катерина глядела на него в недоумении: неужели преподаватели музыкальной школы не могли ответить на подобный вопрос. Заметив ее озадаченность, военный сказал:

– Простите, да ведь я не представился. Вы ведь Катерина, да? Воропаева.

– Да.

– Меня зовут Дмитрий. А это моя дочь Матрена.

– Матрена? Необычное для наших дней имя… Старинное.

– Да, это у нас в роду у всех так, кто ребенка Парфеном обзовет, кто Матреной.

– Почему же не спросить у ваших педагогов, каковы успехи дочери? Они ее знают лучше, чем я.

– Да ведь они говорят: талант, такой талант, надо бы ребенка в Москву отправить. А какая теперь Москва? У нас там никого нет, да и она – все, что у меня есть.