– Ну и хватка у нашего комбрига, - крякнул от удовольствия в рядах взвода Яблочко Иван Ксенофонтов.
– Не успел приехать, оглядеться, а как уже лихо звездарезнул панов!

– Двинул по скулам что надо, - деловито заключил Яблочко.
– Будут помнить тактику-практику Котовского!

ПОБРАТИМЫ

С заходом солнца бригада прекратила преследование противника и раскинулась большим лагерем в Буске, полуразрушенном галицийском городке. Был душный августовский вечер. Серп молодого месяца гляделся в воды Западного Буга, разделявшего городок на две части. Река здесь чем-то напоминала Днестр в его верхнем течении. Долго не спали, многие бойцы и командиры сидели вокруг костров, зажженных на обоих берегах реки, варили картофельную похлебку, пили с наслаждением чай, пахнущий дымом и цикорием.

В третьем эскадроне, во взводе Ведрашко, было тихо. Здесь совсем еще юный, но бывалый боец Джорди Амошуло неторопливо рассказывал о себе, о взводном Ведрашко, о родной деревне.

Когда в эскадроне заходит речь о достоинствах его людей, о Джорди говорят: "Настоящий гайдук!" Это он вместе с Михаилом Нягу и Костей Ведрашко ходил вплавь за Днестр, на бессарабскую сторону. Отличных скакунов они угнали в ту ночь из-под носа румынских карателей!

Раненный еще весной где-то под Винницей, в дни подавления мятежа вероломных галицийских бригад, он долго тащился за обозами, пока не выздоровел. Вернулся Амошуло в бригаду уже под Кременцом. Возвращение в строй общего любимца было отпраздновано всем взводом. В тот день бойцы-молдаване долго отплясывали вместе с Амошуло и Ведрашко излюбленные стремительные танцы своей родины. До самого рассвета не умолкали возле взводной коновязи веселые трели пастушеской флуеры [Род свирели (молд.)] и гулко ухал и позвякивал неугомонный бубен.

– О чем задумался, Джорди?
– спросил Ведрашко, когда он умолк.
– То из тебя слова не вытянешь, а тут словно прорвало. Говори до конца теперь, коли начал.

Ничего не утаивай.

– Не шути, приетен, - ответил Джорди, повернув орлиный профиль в сторону взводного.
– Тоска донимает, никакой мочи нет, - глубоко вздохнул он.
– А все она, - кивнул в сторону реки, воды которой неторопливо струились при слабом свете месяца.
– Гляжу я на эту речку, и чудится мне, что совсем недалеко, пустяк дороги до нее, до Бессарабии. Только спуститься вниз да Днестр перемахнуть, а там...

И Джорди продолжал рассказывать. Говорил он сдержанно, то и дело вплетая в русскую и украинскую речь молдавские слова. И глядел при этом на огонь костра, словно черпая из пламени видения пережитого.

...Первый румынский разъезд появился в деревне, где жил Джорди, в январский солнечный полдень.

Джорди выбежал из хаты на улицу поглядеть на невиданных всадников. Лошади были его страстью с самого раннего детства, и он не устоял против соблазна.

– Гей, хлопче!
– подозвал его офицер с тщательно выбритыми, иссиня-сизыми щеками.
– Где тут у вас живет сельский староста? Покажи-ка нам.

Послушный Джорди доверчиво улыбнулся и охотно пошел вперед, чтобы показать дорогу. Со скрипом приоткрылась дверь хаты, показалась голова хворой матери Джорди.

– Не ходи никуда, Джорди, - сказала она, щурясь от яркого солнца.
– Иди домой, сынку.

Джорди остановился и хотел вернуться.

– Ступай без разговоров!
– зло скривил губы офицер и дал коню шпоры. Конь мотнул головой и в несколько прыжков подлетел к изумленному Джорди. Веди, говорю!
– и резко осадил коня.
– Некогда мне с тобой разговаривать!

Джорди насторожился и поднял большие жгучие глаза на чужеземца:

– Не пойду! Раз матка не велит, значит, нельзя ходить мне!

Офицер, стиснув зубы, со злостью хлестнул Джорди стеком по голове. Вопль вырвался из груди матери.

Она стремительно выбежала на улицу и бросилась к офицеру.

– Ах ты, бессовестный!
– вскричала она.
– Разве можно так мальчика?! Ив изнеможении, сменившем вспышку гнева, упала на грудь сына, горько заплакав.

За углами соседних хат мелькнули десятки голов в бараньих шапках, в окнах застыли испуганные лица детей и женщин. Офицер заметил тревогу селян.

– А-а-а!
– закричал он злорадно.
– Большевистскими повадками дышите?! Из-за углов поглядываете?
– и приказал кавалеристам привести молдаван, чтобы показали дорогу к дому старосты.

Сам снова подъехал к Джорди, перегнулся в седле, зло ухватил мать за руку и отшвырнул ее в сторону.

– Рано, собачий сын, не слушаешься!
– закричал офицер, наезжая на Джорди.
– Рано упрямствуешь, холопская твоя порода!

И град ударов снова обрушился на подростка. Но Джорди не бежал и не сопротивлялся. Он только вздрагивал, презрительно глядя на офицера, и пятился к крыльцу хаты.

Упорство Джорди, его презрительный взгляд взбесили офицера. Он торопливо соскочил с коня и бросился на Джорди, намереваясь снова дать волю рукам. Но не успел офицер занести стек, как Джорди неожиданно вцепился руками в борта его шинели и с такой силой толкнул от себя, что тот пятился до тех пор, пока не растянулся в луже среди улицы.

Кавалеристы, мигом спешившись, бросились на помощь своему офицеру. Они повалили Джорди на землю и стали пинать ногами.

– Так вот ты кто?!
– захрипел офицер, поднимаясь из лужи.
– Поднял руку на слугу его королевской милости?!
– И, отряхнувшись, подошел к Джорди и ударил его кулаком в переносицу. Кровь и слезы смешались с грязью, и лицо мальчика стало неузнаваемым...