Святослав вдруг исчез из ее жизни.

Его номер больше не действовал, и в трубку механическим голосом вещалось, что абонент недоступен. Домашнего адреса, места работы Тая не знала – да и никакой информации не знала, следовало признать. Возлюбленный оказался миражом, выдуманным персонажем. Словно нафантазировала его, нарисовала яркими красками, а они вдруг возьми да испарись с холста – ни мазка не осталось, ни наброска.

И совершенно ясно стало – неспроста. Не была Тая дурой, как бы ни хотела ею оказаться: пазл, наконец, сложился. Последний кусочек стал на место, явив отвратительную в своей безжалостности картину.

Расспросы об ее работе – будто невзначай, после волшебной близости, нежелание рассказывать о собственном месте службы – скучно ведь. Лучше еще раз провести рукой по животу, свернуть к ребрам, поцеловать ключицу…

Объяснимы стали лукавые искры в глубине его серых глаз: насмешка затаенная, легкая-легкая, как воздушное, лимонное безе.

Злость и обида – бесконечно глубокие, глубже отметки Челленджера, захлестнули Таю. Долгие бессонные ночи коротала, сидя на кухонном подоконнике, глядя вниз, всматриваясь в теплую темноту двора. Думала, вспоминала, недоуменно качала головой, – каким же толстокожим нужно быть, черствым и подлым, чтобы провернуть подобную аферу. Два месяца рядом быть – засыпать вместе, шутить и смеяться, есть из одной тарелки, и не проникнуться, не поменять планов. Беспощадно влюбить в себя – и ради чего?! Ради денег, наживы, чертовых бумажек. Тая не верила в то, что подобное случилось с ней, и парадоксально была совершенно уверена в этом – раздвоилась словно.

Вот она какая – первая любовь, горькая, как съеденная натощак ветка полыни, – зло думала Тая. Вот такой полезный жизненный опыт – безжалостный и суровый в своей уродливой правде.

От мыслей раскалывалась голова, и давно стало не до интуиции, не до синяка на шее размером с крупное, будто мутировавшее яблоко, не до просьбы начальства возместить часть убытка. Сколько было в том полотняном мешке? Много. Им с напарником полагалось возместить определенную долю суммы, если в течение месяца грабителей не найдут. Информация эта особо не распространялась, просьба – настоятельная, поступила откуда-то сверху, куда было не пробиться и не докричаться – даже отцов друг развел руками. Откуда у двух церковных мышей такие деньги никого особенно не волновало. Воров не нашли – даже зацепок не нарыли. И даром, что некоторые купюры были меченые – разве уследишь? И Тае пришлось продавать родительскую квартиру.

И не понятно, что ранило больше – что по вине Святослава пришлось расставаться со стенами, хранящими материн образ, или то, что он использовал ее – Таю, самым грязным из возможных способов. Предал, заставив поверить, открыться, вывернуть наизнанку душу.

В память о Святославе и его предательстве Тая сделала завершающую татуировку: теперь с внутренней стороны руки, покрыв былую вязь, красовалась иная картина. Хищный фэнтезийный волк скалился на Красную шапочку – милую девочку в алом плащике на меху. Глаза зверя светились зелеными сполохами, а лицо девочки было безмятежно и доверчиво. Он вез ее на спине, позволяя зарываться руками в густой мех, а она безмятежно льнула к мягкой шкурке, позабыв, что перед ней зверь – безжалостный в своей натуре житель заснеженного леса.

***

Эпизод второй. Настоящее.

***

Не нужно мне ни твоего креста, ни розария, ни ножа.

Говорить по ночам с тобою, словно лить воду сквозь решето.

Даже самую маленькую любовь неизменно желаешь приумножать,

но приумноженная пустота в итоге дает ничто.

Ты легок и светел, ты – зефирный, воздушный принц.

Тебе неведомы страхи и внутренняя борьба,

но я не буду впредь падать перед тобою ниц:

– ибо не стоишь ни стертых колен, ни разбитого лба.

Как строптивая львица не станет лизать сандаль гладиатора,

так и я за тобою не брошусь, превозмогая боль.

Из всех видов искусств я давно ненавижу театр:

я не в силах смотреть, как играют чужую роль.

Travels&Poems (с).

***

Колкий морозный воздух залипал в носу, склеивал сосуды, отчего нос краснел и отчаянно замерзал. Впрочем, так же мерзли руки в колючих варежках, ноги, обутые в ботинки, подбитые мягчайшим мехом. Зима в этом году выдалась злая, внезапная. Лето как-то незаметно перетекло в заморозки, без привычной грязной жижи у обочин дорог и затяжных, осенних дождей: в октябре уже снег лежал.

Отчаянно хотелось чаю – обжигающе горячего, терпкого, сладкого, с большим кружком лимона. Ухватиться ладонями за глиняные бока, согреть озябшие пальцы, вдохнуть пряный аромат, напиться, перекатывая на языке вкус цветочного разнотравья. И чтобы потом достать из опустевшей чашки уже не такую кислую дольку: поддеть пальцами и съесть, зажмурившись от контраста: остатков кислоты и былой сладости напитка.

Но, до дома еще нужно добраться. Тая шла по опустевшему проспекту, сунув окоченевший нос в вязанный шарф, грела его дыханием, от чего ворс делался влажным и неприятным на ощупь – приходилось выныривать из теплого убежища и некоторое время идти, смотря исключительно вперед, чтобы остыл.