Она избегала обедать с ними, чтобы не видеть, как они извлекают из чиненных авосек пластмассовые судочки и как потом заглядывают друг другу в тарелки, делая вид, что смотрят не туда, а на самом деле — туда, и интересуются их содержимым так, словно бы это не очень их интересует, а потом выпрашивают ложечку и для себя, но при этом как бы отказываются и говорят: «Нет-нет, что вы! Я просто так спросила… больно красиво у вас это выглядит» или: «Ну, тогда и у меня возьмите! Вот я сейчас вам положу… Хотя, конечно, это так, на скорую руку, это не так вкусно, как у вас»; а после, придвинув тарелки поближе и даже не отрываясь от них, рассказывают скучные однообразные истории про детей и мужей; и какой у кого характер, и у кого какие проблемы в школе и на работе; и как они поженились; и кому делали кесарево, а кто рожал сам; и как сейчас далеко шагнула медицина, потому что разрешили рожать с мужем; и кто сколько раз расходился, сколько сходился; и сколько он выпил ей крови, и какой он был энергичный вначале и каким мешком теперь лежит перед телевизором, и как они живут в ее квартире; и у кого теперь не муж, а любовник; и при слове «любовник» все поворачивались к Лауре, чтобы она, наконец, раскрылась и стала нормальным человеком коллектива, чтобы все они разом убедились – вот перед ними настоящая, живая и самая обыкновенная женщина. Но так как Лаура продолжала молчать и тема с любовником не получала развития, ложки и вилки снова приходили в движение, и весь этот оркестр снова переключался на партию о еде.

Про себя Лаура звала их просто: Скрипка, Сольфеджио, Хористка, Виолончель, Контрабас, Пианистка, Гитара. Поскольку большинство учителей преподавали фортепиано, Лаура называла их Рыжая Пианистка, Белая Пианистка, Чёрная Пианистка и Пианистка Нинель — единственная, к кому она относилась с симпатией, — потому что Нинель — милая деликатная девочка, ещё не успевшая ни выйти замуж, ни родить. Был среди них и мужчина по имени Кларнет, но он приходил на работу не часто, потому что в основном находился в запое, а в остальное время из него выходил, закрывшись от звуков музыки и женщин, их производящих, в своём кабинете.

Прошлой весной в классе Лауры перед самым обедом прорвало трубы. Нинель принесла отрез целлофана, помогла ей накрыть пианино, рояль и стол и нерешительно сказала:

— Лаура Олеговна, пойдёмте обедать.

— Спасибо, Нинель. Ты же знаешь, что есть я люблю одна. И потом, я ведь просила обращаться ко мне без отчества.

— Без отчества мне неловко, — улыбнулась Нинель.

— Я, слава Богу, не такая старая.

— Ну какая же вы старая, — Нинель обняла её за плечи. — Вы молодая и самая красивая!

— Да, да… — медленно произнесла Лаура.

— Вы самая красивая в нашей школе и в нашем городе, и в нашей стране, и в целом мире! — рассмеялась Нинель. — Только не заставляйте говорить вам «ты», этого я не вынесу! — она снова рассмеялась и поцеловала Лауру в щеку.

— Да что с тобой такое, Нинель? — Лаура поправила волосы и тоже невольно улыбнулась. — Ты ведёшь себя глупо.

— Так весна же, Лаура Олеговна! Простите… Лаура. Весна — это значит, любовь, тепло! Весна — это же такое счастье!

— Всё ясно, — вздохнула Лаура и посмотрела в зеркало, висевшее на стене.

В овальной бронзовой оправе стояла Нинель и мечтательно смотрела в окно.

— Весна пройдёт, — сказала Лаура, — а глупость останется. Не совершай глупостей, Нинель. Влюбляться весной — опрометчиво и бестолково.

— За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья? Только в уборную — и сразу же возвращайся? — Нинель привстала на носочки, сложив ладони на край подоконника и, продолжая смотреть в окно, сказала: — Лаура, какая же вы всё-таки строгая… но всё равно очень-очень хорошая!

В углу завозился рабочий, доставая из ящика промасленные инструменты.

— Шли бы вы, дамочки, из кабинета, тут и без вас не развернуться. Весна, мать её…— задумчиво добавил он. — Горы текут, реки текут, и у нас ещё куча заказов.

В классе со списанными инструментами и ящиками, набитыми экзаменационными программками, рисованными от руки, обед был в полном разгаре. Постаравшись напустить на себя безразличный вид, Лаура с досадой подумала, что ей не избежать оживлённой беседы. Она села с краю между Скрипкой и Чёрной Пианисткой, а Нинель, как младшая по возрасту, примостилась на стуле в углу под приоткрытой форточкой.

— Хорошо живёте, Лаура Олеговна! А… дадите попробовать? — спросила Чёрная Пианистка, ненатурально округлив маленькие глаза.

— А можно и мне? — вмешалась Хористка, заглянув в тарелку Лауры. — Я рыбу очень люблю. У вас красная и на пару, — а у нас белая, и я её жарю. Муж только жареную ест. — Хористка повертела головой, желая убедиться, что они слушают.

— А с сазаном по-другому нельзя, его только кляр и спасает, — сказала Рыжая Пианистка.

И хором — Виолончель, Контрабас, Гитара:

— Помнишь, ты карпа приволокла, я тогда сказала смешно, что он умер сам по себе до того, как его поймали.

— Смешно было только тебе — все ели, всем нравилось. И не карпа, а как раз сазана.

— Разве карп и сазан не одна и та же рыба?

— Это лосось? — спросила Чёрная Пианистка.

Лаура подняла голову и, словно не управляя ею, отвернулась от голоса в сторону окна. Секундой позже едва заметно кивнула.

— Берите сёмгу, она тоже красная, — сухо сказала Сольфеджио, помешивая солянку.