— Как можно? Я еще не выполнил свою миссию.

С этими словами он опрокинул Элизу на разложенное сидение, наваливаясь сверху и полностью обездвиживая собой. Приблизил к ней лицо, помедлил пару секунд, а потом припал ко рту осторожным мягким поцелуем. Это так не вязалось с тем, что Рома делал минутой ранее, что она растерялась. Но когда мужчина стал углублять поцелуй, её зубы безжалостно вонзились в его нижнюю губу до крови.

Его не остановила эта выходка, и теперь на языке отчетливо ощущался вкус металла.

Разумовский будто отобрал у неё роль провокатора, тон задавал именно он, и вот теперь эта инициатива по-настоящему напугала девушку.

Всё естество вопило: я не хочу! Не хочу так!

Единственное, что ей нужно было от него, это — эмоции. А сейчас Рома переиграл комбинацию и ведёт в этой игре, заставляя эмоционировать её!

Подол платья начал ползти вверх под его горячими пальцами, что вынудило Элизу вновь начать брыкаться. Только всё стало хуже, когда девушка попробовала увернуться в сторону. В тишине послышался отчетливый треск разрывающейся под давлением ткани.

— Черт!.. — просвистел Рома раздосадовано, немного отстранившись.

И оба уставились на потерю — хлипкий шифон расползся почти по всей длине, оголяя левую часть тела. В появившемся зазоре засветилось ее белье. Тонкий эфемерный персиковый комплект. Специально подобранный под желтое летнее платье. Никак не предназначенный для его глаз.

Элизу вдруг смутила собственная обнаженность перед Разумовским. Парадокс! Перед мужчиной, который видел ее сотни раз голой, занимался с ней сексом. А в последнее время — жестким животным сексом.

Есть, оказывается, деликатная разница между «голой» и «обнаженной». Будто второе даже больше о состоянии, а не о физическом факте.

И она действительно смутилась из-за этой обнаженности. Из-за открытости позы, в которой лежала под ним, до сих пор лишенная движения в его тисках. Из-за уязвимости.

Рома тряхнул головой, словно прогоняя миг, в котором они застыли. И медленно поднял на нее глаза. Снова перед ней — нечитаемый взгляд. Строгость, спокойствие, уверенность.

Он коснулся ее щеки своей щекой. Щемяще бережно. На контрасте с хваткой рук, удерживающих девушку в плену. Затем приник к губам в неспешном чувственном поцелуе с остатками металлического привкуса крови.

Подкупая. Усыпляя. Одурманивая. Так сильно, что она и не сообразила, как и когда ему удалось окончательно раздеть ее.

Легкие касания сыпались по всей коже. Его ладони оглаживали бедра, устремлялись вверх к плечам, останавливались на налившейся от желания груди, сжимали, задевая соски...

В ней вспыхнуло искрящее томление, хлынувшее к низу живота, и Элиза с горечью осознала, что сдалась. У нее нет оружия от этой нежности. Даже в случае, где нежность — не глубинное чувство, а действенный способ наказания.

Она была лишена его ласки так долго... что и не помнила, когда Рома прикасался к ней так трепетно. И сейчас с тоской отдалась родным рукам, зная, что позже возненавидит себя за проявленное тщедушие. Мужчина ввел ее в состояние неги, зацеловав ноющие губы, а потом стал осыпать поцелуями ключицы, грудь, уделяя внимание соскам, заставляя выгибаться навстречу сладкой пытке. Но когда он добрался до живота и двинулся ниже, девушка попыталась собрать остатки гордости и прекратить наваждение, заявив с язвительной усмешкой:

— Ты сделаешь это? Зная, сколько мужчин побывало там до тебя?

— После. После, Элиза. Они побывали здесь, — его пальцы обожгли промежность метким нажатием, — после меня.

Боже...

Оголенные нервные окончания защекотало раскаленными иглами. Мгновение до острой боли, когда они безжалостно пронзят, выворачивая наизнанку.

Так и случилось.

Рома коснулся языком самой сокровенной точки, и через несколько секунд ее выгнуло от мощнейшего оргазма. Скрутило, ломая остатки сопротивления. Выжгло яркой вспышкой, парализовавшей сознание. И она дрожала от потрясения, мучительно четко признавая: он победил, восстановил свой статус-кво. Сумел нащупать брешь в ее тактике. А потом ударить по ней.

Это был первый оргазм за всё это время. Разумовский каким-то образом понял, что Элизу не интересовало собственное наслаждение. Она старательно подавляла в себе любые намеки на удовольствие, сосредотачиваясь исключительно на его эмоциях. Ей казалось, что экстаз от жестокой случки не может быть правильным. Это унизительно. Падко.

И именно так девушка сейчас себя и чувствовала: грязной и порочной. Именно сейчас всё обрело оттенок разврата. Именно сейчас их связь стала для нее запретной и греховной.