— Он сказал, — обхватил одной рукой шею и повис на мне. Парень весил как перышко, — что вернет мои глаза… если ты простишь долг.

Окровавленные и дрожащие пальцы потянулись к моему лицу. Я инстинктивно оттолкнул парня, и он взорвался серой пылью. Она закрыла взор, залетела в рот и нос. Я закашлялся, и мой желудок не выдержал. Меня затошнило. Успел в последний миг — оперся на ванну и вырвал в нее.

— Черт, — протянул я. — Что за черт…

Вытер рукавом толстовки пыль с лица и выключил воду. В тишине из коридора послышались хруст костей и тихие всхлипы. Поднявшись на ноги, шагнул за порог и оперся рукой на косяк двери — коленки подкашивались.

Женщина, которую я принял за мертвую, ползла ко мне на четвереньках. Сломанные конечности покачивались, из-за чего все тело тряслось и угрожало рухнуть, а «походка» напоминала какой-то безумный и неловкий танец. От ее вида у меня в животе закрутило. А звуки только подливали масло в огонь: каждый шаг сопровождался хрустом, казалось, женщина умышленно перемалывала кости и рвала кожу с мышцами.

— Прости… — прошептала женщина. — Молю… прости долг. Не мучай… нас.

Она рухнула в двух шагах от меня и поползла дальше, как червь.

Я отшатнулся. Хотел сбежать, хотел закрыть глаза и уши, хотел сжаться на полу и отрезать. Отрезать себя от этого ужаса. С такими ранами ей не долго осталось. Они мертвы. Я убил их. Собственными руками обрек на пытки. Что случилось с парнем? Его тело просто взорвалось. В отличие от женщины, его никогда не найдут. Кто-то из родственников или друзей будет лелеять надежду, что в этот злосчастный день он не пошел в эту квартиру. Что он сбежал, увидев, что домовой… что я сделал с его матерью или тетей.

Кожа женщина разбухла и покрылась буграми. Они множились, маленькие сливались в большие. А кровь обесцвечивалась и ускоренно высыхала — лужи разделялись на пятна, те становились меньше, меньше, меньше и меньше, пока и вовсе не исчезали.

Женщина взорвалась серой пылью, как и парень. Поднялось облако и застелило коридор с ванной. Я успел зажмуриться и закрыть рот и нос. Когда открыл глаза, пыль улеглась.

Комки стремительно уменьшались, истончались и таяли. За каких-то десять секунд все вернулось на круги своя, будто и не было никогда луж крови и двух трупов.

Я обнял себя, выглянул из ванной и увидел чистый коридор — никаких следов резни. Произошедшее казалось ночным кошмаром, что развернулся наяву.

Медленно, словно боясь разбудить спящую собаку, побрел к входной двери.

Она была закрыта, но не заперта. Сдвинул щеколду и через силу выдохнул. Я заставлял себя выдыхать после каждого вдоха, иначе казалось, что задохнусь.

Воцарившуюся тишину нарушило отдаленное копошение соседей за стеной. Они живы. Не было никаких трупов, никакой резни. На меня наслали морок или иллюзии — не уверен, как это называется.

Я ощупал лицо и прошипел от боли. Раны настоящие. Проклятый гном действительно напал на меня. Это не было хитроумным обманом. Значит, и долг тоже настоящий. Хоть какое-то облегчение.

Шагнув в спальню, увидел домового на привычном месте — под компьютерным столом. Я сомневался, но после увиденного убедился наверняка. Раны. Все дело в ранах. В них крылся ответ, который я упустил.

— Ты не домовой, — прохрипел я.

Скрытые следовали неким правилам. И домовой нарушил одно из них, когда напал на меня. Он мог забрать долг, мог вырвать у меня глаза, мог сделать со мной все что угодно, но не нападать. Из-за «подношения» на кухне. Пока на блюдце есть еда, а в стакане молоко — он не имел права ранить меня. Несоблюдение правила стоило ему жизни, но «домовой» все еще здесь. Он все еще существует.

Проклятый гном наклонил голову вбок и постучал пальцами по полу. Он не сказал ни слова. Подскочил, забрался по ножке на стол, уселся на краю и широко улыбнулся мне. На его бледной коже выступили бугры, волосы червями полезли по телу, ногти выпали. Тело поблекло и взорвалось маленьким серым облаком. Как парень и женщина ранее. На месте домового появилась старая кукла, которая словно сошла с постера фильма ужасов. Она была размером не больше детской игрушки. В сером сарафане и черном в горошек платочке. Ее фарфоровую кожу покрывали трещины. Глаз не было.

Я подошел к кровати и сел на нее. Мне требовалась хоть какая-то опора. Сегодня был трудный день. Заявление прав, разговор с Амбрагарудой, ультиматум зайца, а теперь представление «домового». Хотелось уснуть как можно скорее, но нахождение в квартире с не пойми кем неприятно бодрило. Когда я был Знающим, меня защищали правила, но теперь я сам по себе.

— Эта женщина… Ведьма не поняла, кто ты, — продолжил я, потому что кукла сидела молча. — Не знаю, радоваться или проклинать ее.

— Она знала, — произнесла кукла монотонным голосом. — Ведьма не стала бы забирать глаза у домового или другого тупого духа.