— Охрененно, — буркнула она. — Знаешь ты, как испортить настроение.

— Обращайся.

Я натянул веревку до предела, опустил конец палки на землю, придавил и… Веревка лопнула ровно на середине.

— Черт! — вырвалось у меня.

— Ты встал не с той ноги? Сегодня не пятница тринадцатое? — улыбнулась Надя. — Или там звезды не сошлись. О, знаю! Это ретроградный Меркурий виноват. Давай попросим эгрегоров нам помочь.

— Не смешно! — кинул я палку с куском веревки на землю. — А эгрегоры, правда, существуют.

— Не важно. Тебя преследуют неудачи. Я бы на твоем месте задумалась.

Задуматься? О чем, черт возьми… Понял! В «Основах» писалось, что после заявления прав со мной напрямую заговорит мир. Те же высохшие чернила трактовались, как ответ Вселенной на просьбу сравнить цены.

Подготовка ритуала срывалась уже третий раз. Значит, не случайно.

— Мир говорит со мной.

— Не будь ты магом, я бы уже вызывала санитаров, — сказала Надя. — Но да. Может, вернемся в дом и подумаем над другим решением?

В ее словах благоразумность звучала настолько редко, что я не сразу поверил, что передо мной Надя. Она бы скорее призвала ангела, во что бы то ни стало. А я бы всячески отговаривал ее.

Насколько же глубок след Семьи плачущей кожи? Впервые меня ранят настолько, что взгляды встают с ног на голову. Никогда бы не подумал, что будут отстаивать призыва «ядерной бомбы». Никогда бы не подумал, что мы с Надей поменяемся местами. Но если меня изменил поход в пятиэтажку, то что потрясло ее?

— Нет, — твердо заявил я. — Мир ошибается. Думаю, у нас все получится.

Мне требовалась «мертвая рука». Чем страшнее и опаснее, тем лучше. Я не дурак, чтобы призвать чудовище, которое уничтожит город и убьет жителей. Мы с Надей выбрали одного из слабейших ангелов. Но членам Совета об этом не стоит говорить. Лишь намекнуть, что это ангел, и замолчать. Ведь молчание — благодатная почва для диких домыслов.

— Пойду поищу веревку, — сказал я и направился к поместью.

Поднялся на террасу, зашел в дом и двинулся вниз по коридору в кабинет. В столе нашелся прозрачный скотч. Всяко лучше, чем ничего.

Когда я вернулся к Наде, поднялся ветер. На яблонях зашелестели листья, травинки закачались из стороны в сторону. Сестра закрыла книгу и обняла себя. Со стороны леса за оградой послышался шепот. Я повернулся и заметил зеленые огоньки за яблонями. Я встал между Надей и Скрытыми. Их взгляды не касались меня — участок этой женщины каким-то образом отводил любопытные глаза в сторону. Даже если бы кто-то из них забрался на забор, ничего бы не рассмотрел.

Но защита не работала на звуки, и до нас долетали проклятия:

«Дочь Ведьмы».

«Ее проклятие».

«Умри, закончи свои страдания».

«Иначе умрут другие. Все. Сотни. Тысячи невинных».

Ветер, как назло, доносил предложения целиком. Меж фраз проскакивало чириканье, скрип зубов, треск костра и журчание ручейка. Казалось, против Нади ополчилась сама природа. Сестра сжалась, будто от холода, и прикрыла глаза. Ее плечи задрожали.

— Эй! — прокричал я туда, откуда доносились звуки. — Идите прочь! Мы не давали разрешение находиться здесь!

«Прочь, — повторился эхом мой голос. — Прочь, слуга Ведьмы. Ее раб. Игрушка девчонки. Прочь!»

Я было шагнул к ограде, но меня остановился тонкий голосок Нади. Она прошептала едва слышно:

— Пойдем домой, Тео.

— Все хорошо, — подошел я к ней. Надя шелохнулась и попятилась. Мои слова звучали не слишком убедительно. Поэтому я продолжил: — Ты в безопасности. Они не… Короче, ты в безопасности. Они стоят за оградой и не думают соваться через нее.

— Они шепчут каждую ночь. Не знаю как, но я слышу через окна и стены. Ветер доносит проклятья. Я слышу их постоянно. Они говорят, что мои друзья отвернутся от меня, что у меня нет будущего, и что я должна смириться. Должна сдаться и покончить с… с маминым долгом.

Надя с трудом выдавливала из себя слова, все время боролась с желанием заплакать. Ее лицо морщилось, чтобы держать слезы. Но маска треснула. И по левой щеке прокатилась одинокая слезинка. Надя открыла глаза и подняла на меня теплый взгляд.

— Давай… давай повременим? Мир против призыва. Давай не будем злить хотя бы его? — взмолилась она.

Грудь сдавили тиски. Я открыл рот, но не сказал ни слова. Не знал, как успокоить ее, как утешить. На ум пришло только:

«Мне жаль».

Я впился зубами в кончик скотча и отмотал его. Перекрутил, чтобы он не приклеивался ко всему подряд, обмотал вокруг лопаты и вокруг второй палки.