Большинство зрителей радостно закричали, радуясь победе длинноволосого красавчика, из закрытых экипажей выскочили несколько барышень, очевидно, больше не опасаясь прилета случайных пуль или огненных шаров.

— Олег, вставай, ты еще сможешь! — отчаянно и тоскливо закричала Дарина, прижав к груди руки.

Вжикнул металл — барончик картинно вытащил длинный палаш и красуясь поднял вверх золотистый, от напитавшей его магии, клинок.

— Но уж хрен, тебе, будешь тут сабелькой своей помахивать! — я поднял с земли свой последний револьвер и положил его на колено, ожидая приближения противника.

Фрексен улыбнулся, пожал плечами, после чего, вновь вдев клинок в ножны, шагнул вперед, издевательски помахав мне ладошкой.

Продолжая хладнокровно приближаться (а что ему бояться, у него еще, как минимум, треть запасов маны в накопителях сохранилась, барон пренебрежительно пнул ногой, валяющуюся у него на пути, мои самоделки, что я отливал из дрянного железа ночью в мастерской, наклонился к земле, сделал движение рукой…

Как я понимаю, барон собирался вновь пустить над самой землей огненный веер, дабы неаппетитно разрезать меня на…

Сотворенное над самой земной поверхностью мощное огненное заклинание немедленно вызвало одновременную детонацию всех сорока не зачарованных патронов в двух, сделанных из дрянного хрупкого железа, барабанах, с тонкими, в раковинах и трещинах, стенками. Не скажу, что мои кустарные мины по-своему фугасно -осколочному воздействию равнялись знаменитой «лимонке», да и тротиловый эквивалент моей «погремушки» был мне неизвестен, но судя по крику, рухнувшего на землю, барона, снизу его заговоренные доспехи никакой защиты не имели. Хорошо, что разлет осколков небольшой, мимо меня просвистел только один из них, большинство же кусков раскаленного металла приняли в себя ноги и промежность барончика.

Сбитое заклинание огненный веер ушел куда-то вверх, защитное поле сразу исчезло, а я, перед самым сдвоенным взрывом успевший упасть на землю, медленно приближался к замершему телу своего противника, направив на него ствол револьвера.

Приблизившись поближе, я понял, почему при вчерашнем ограблении возле моего дома против военного мага использовали адскую машину. При всей опасности ее использования для самих нападавших, при неожиданном взрыве под ногами, боевые маги были бессильны перед силой химической взрывчатки.

Группа поддержки барончика потрясенно молчала. По их виду было понятно, что они больше всего хотелось оказаться возле тела поверженного барона, но «фриксены», из последних сил, сдерживали себя. По условиям поединка я был вправе, к примеру, отделить голову барона от туловища или истыкать его своим клинком, дабы убедиться в его смерти.

— Доктор и секунданты, можете подойти. — я убрал револьвер в кобуру и отошел в сторону, всем своим видом показывая, что поединок закончен.

Секундант барона, врач и тот, серьезный мужик, что отдал Фриксену свои амулеты, бросились к неподвижному телу, а Дарина подошла ко мне, стараясь не смотреть в сторону моего противника.

— Предки — заступники…- зашептала девушка: — Когда ты упал на колени, я думала — всё, ненадолго хватило Олега, чтобы быть мужчиной…

— Не надейся…- я взял своего секунданта под руку. Меня всего трясло, сердце колотилось в груди так, что казалось, сейчас выскочит наружу, а от живого тепла девичьей руки становилось немного легче.

— Плохо тебе? — Дарена, очевидно поняла, что мне нехорошо, внимательно всмотрелась мне в глаза, после чего достала из небольшого ридикюля серебряную фляжку: — На, выпей, сразу легче станет.

Я вывинтил винтовую пробку и вылил в себя содержимое сосуда. Ух ты! Судя по тому, как меня пробрало, милая барышня носила с собой чистый, неразведенный спирт.

Я вернул флягу, занюхал пойло, пропахшим порохом, рукавом френча, после чего повернулся к окружившим тело баранчика людям.

— Эй, Карл Мария! Да, к тебе обращаюсь! Готов встать к барьеру? — Я картинно подул в ствол последнего, оставшегося у меня револьвера. Кстати, а почему последнего? В моей бричке, на которой я сюда приехал, еще полно патронов, и я, минут через двадцать, буду вновь готов.

Но, секундант Фриксена, как его там, барон Фогель, бросил тоскливый взгляд на свое последнее, оставшееся заряженным, колечко с маной, что одиноко блестело на указательном пальце и отрицательно замотал головой:

— Приношу мои искренние извинения, князь Булатов, я сегодня погорячился.

— Извинения приняты.

По группе людей, бегом, несущих от повозок какую-то холстину, я понял, что поверженный барончик еще жив, поэтому я подошел ближе к суетящимся над телом людям, и громко и четко, заявил: