– Уедешь? – с болью вскрикнула Скарлетт. – О нет!

– Да, клянусь богом! Неужели ты думаешь, что я останусь… после всего, что здесь случилось? Ведь это может случиться опять…

– Но, Эшли, ты не можешь просто взять и уехать. С какой стати тебе уезжать? Ты любишь меня…

– Хочешь, чтобы я это сказал? Хорошо, я скажу. Я люблю тебя.

Он стремительно наклонился к ней с такой свирепостью, что она отпрянула к ограде.

– Я люблю тебя, люблю твое бесстрашие и упрямство, твою страстность и безжалостный эгоизм. Хочешь знать, как сильно я тебя люблю? Люблю так, что минуту назад я чуть было не пренебрег гостеприимством дома, который дал кров мне и моей семье, чуть не позабыл, что у меня самая лучшая жена, о какой только можно мечтать… Я люблю тебя так сильно, что готов был овладеть тобой прямо здесь, в грязи, как…

Скарлетт пыталась разобраться в хаосе мыслей, ее сердце пронзила холодная боль, будто в него воткнули сосульку. Запинаясь, она сказала:

– Если ты так хотел меня и не взял, значит… значит, ты меня не любишь.

– Ты никогда меня не поймешь.

Они молча смотрели друг на друга. Внезапно Скарлетт пробрал озноб. Будто возвратясь из далекого путешествия, она заметила, что стоит зима, голые поля щетинятся жнивьем; ей вдруг стало очень холодно. Еще она увидела, как на лице Эшли вновь появилось столь хорошо ей знакомое отчужденное выражение: от него тоже сквозило холодом, болью и раскаянием.

Она хотела повернуться и уйти, спрятаться в доме, забиться в дальний угол, где ее никто не увидит, но тело сковала усталость. Даже говорить было тяжело.

– У меня ничего не осталось, – проговорила она наконец. – Ровным счетом ничего. Некого любить. Не за что бороться. Тебя больше нет, и Тары не будет.

Он долго смотрел на нее, потом наклонился и схватил комок красной глины.

– Кое-что еще осталось. – И тень прежней улыбки показалась на его лице, улыбки-насмешки над самим собой и над ней. – То, что ты любишь больше, чем меня, хотя сама ты этого, может быть, еще не знаешь. У тебя все еще есть Тара.

Он взял ее безвольную руку, вложил в ладонь комок мокрой глины и зажал в ней. Ни в его, ни в ее руках уже не было горячечной дрожи. С минуту Скарлетт смотрела на красную землю, но эта земля ничего ей сейчас не говорила. Она взглянула на Эшли, и в голове у нее зародилась смутная догадка: он обладает целостностью духа, перед которой бессильна даже ее страсть.

Даже под угрозой смерти он никогда не оставит Мелани. Даже сгорая от любви к Скарлетт до конца своих дней, он никогда не коснется ее и будет держать ее на расстоянии. И никогда больше ей не пробиться через эту броню. «Гостеприимство», «чувство долга», «честь»… все эти слова значат для него намного больше, чем она.

Комок глины холодил ей руку, и Скарлетт снова перевела взгляд на него.

– Да, – сказала она, – у меня все еще есть это.

Поначалу слова звучали бессмысленно, комок земли в ее руке был всего лишь красной глиной. Но Скарлетт вдруг вспомнила море влажной красной земли вокруг Тары, которая была ей так дорога, вспомнила, как тяжело далась ей борьба за поместье и какая тяжелая борьба ей еще предстоит, если она хочет сохранить Тару. Она вновь повернулась к Эшли и сама поразилась тому, куда подевалась только что пылавшая в ней страсть. Все чувства испарились, остались только мысли. Она больше не могла переживать ни за Эшли, ни за Тару, – у нее не осталось на это сил.

– Тебе нет нужды уезжать, – решительно отчеканила Скарлетт. – Я не допущу, чтобы твоя семья голодала только из-за того, что я бросилась тебе на шею. Это больше никогда не повторится.

Она отвернулась и направилась по перепаханному полю обратно к дому, на ходу скручивая волосы в узел на затылке. Эшли смотрел, как она уходит, расправляя свои худенькие плечики. Этот жест пронзил ему сердце – ведь он был красноречивее любых слов.

Приближаясь к ступенькам дома, Скарлетт все еще сжимала в руке комок красной глины. Она нарочно не воспользовалась черным ходом, чтобы не попасться на глаза Мамушке: та своим орлиным оком наверняка разглядела бы, что случилось что-то неладное. Ей было не до разговоров и ни с кем не хотелось видеться: ни с Мамушкой, ни с другими обитателями дома. Она не ощущала ни стыда, ни разочарования, ни горечи, только слабость в коленях и огромную пустоту в душе. Сжимая глину так крепко, что та просочилась между пальцев, Скарлетт, как попугай, повторяла снова и снова:

– У меня все еще есть это. У меня все еще есть это.

Кроме красной земли, у нее не осталось ничего. Земля, которую всего несколько минут назад она была готова выбросить как рваный платок, теперь снова стала родной, и Скарлетт смутно пыталась понять, что за затмение овладело ею, раз она была готова так бездумно отказаться от земли. Уступи ей Эшли, она бы уехала с ним без оглядки, бросив семью и друзей, но даже сейчас, чувствуя себя опустошенной, она понимала, что ее сердце разорвалось бы от тоски по красным холмам, по длинным размытым овражкам, по высоким и тонким черным соснам. До самой смерти жаждала бы она увидеть их снова. Даже Эшли не смог бы восполнить душевную пустоту от потери Тары. Какой же все-таки Эшли умный и как хорошо он ее знает! Чтобы вернуть ей рассудок, он всего лишь вложил ей в руку комок глины.