Он вечно начинал забавляться с этим огромным ножом, когда был чем-то раздражен. Разумеется, сейчас он злился не на нее. Они, как обычно, доставили друг другу удовольствие, хотя Чарльз и вел себя сегодня более грубо и напористо, чем всегда.

Семирамис закинула руки за голову, спать совсем не хотелось. Чарльз продолжал колотить ножом в стену. Прошел почти час с тех пор, как он явился к ней и сообщил, что видел мистера Орри. А теперь уже весь поселок рабов гудел, обсуждая новость: Салему Джонсу приказано покинуть плантацию. В нарядном доме надсмотрщика горели все лампы; он уже укладывал вещи. Из туманной темноты до Семирамис доносились смех и обрывки радостных разговоров. Все проснулись и веселились. И это чувство праздника не покинет людей еще очень долго.

Новость об увольнении Джонса обрадовала Семирамис не меньше, чем всех остальных. Когда ее не по годам сильный четырнадцатилетний любовник лег на нее, она была в прекрасном настроении и пылко отвечала на его объятия. Чарльз всегда удовлетворял ее, но этой ночью удовольствие еще больше усилилось – не только из-за Джонса, но и из-за того, что ее мальчик снова вернулся к ней. Она была его первой женщиной, именно она научила его всем премудростям любви, и со сколькими бы белыми дамочками он после этого ни забавлялся, всегда возвращался к ней. В последнее время, как она слышала, Чарльз крутился возле одной из дочерей Смита. Да, Мэри Смит – так ее звали. Прелестная малышка, но слишком благовоспитанная для такого страстного огольца.

Бум… Стена задрожала. Семирамис нащупала его свободную руку и положила на свое влажное лоно. Чарльз резко отдернул руку.

– Господи Боже, – сказала она с вымученным смешком, – да на кого же ты так злишься-то?

– На Орри. Он смотрел на меня так, словно я прозрачный. Как будто в окно глядел. Он даже не знает, жив я или нет. Ему плевать.

Бум…

– Ты, поди, ненавидишь его так же, как я – его папашу. Ведь старый Мэйн выставил тело моего несчастного брата, как какого-то мелкого воришки. А вот насчет мистера Орри я, похоже, ошибалась.

– О чем ты?

– Я думала, он тебе нравится.

Кузен Чарльз зло хихикнул:

– А тебе бы понравился тот, кто считает тебя пустым местом? Просто ничтожеством?

В памяти Семирамис промелькнуло столько белых лиц, что она не смогла бы выделить кого-то одного для ответа на этот вопрос.

– Нет, мой милый мальчик. Мне бы точно не понравился.

– Ну, тогда и от меня такого не жди.

Бум…

На этот раз Чарльз метнул нож с такой силой, что лезвие загудело.

– Мне кажется, ты рад, что выгнал Джонса, – сказала Мадлен, когда они встретились в следующий раз у разрушенной церкви.

– Проклятье! Ты же знаешь, я это не подстроил!

– Успокойся, милый. Конечно не подстроил. Но все же ты рад. – Она коснулась прохладной ладонью его щеки. – Я ведь уже неплохо тебя знаю. У тебя и так слишком много работы, а ты собираешься взвалить на себя еще больше. Джонса вполне можно было уволить через неделю или даже через месяц. Но ты захотел добавить его обязанности к своим немедленно. – Она нежно поцеловала его. – Ты выглядишь очень уставшим, дорогой. Пойми наконец, ты ведь не из камня.

Орри вдруг показалось, как будто Мадлен, вольно или невольно, направила яркий свет прямо в те потаенные уголки его души, где он прятал мысли и чувства, которых стыдился сам. Ее проницательность разозлила его. Но, как и всегда, он не мог долго на нее сердиться. Возможно, это понимание пришло к ней случайно, а возможно, именно так и проявляла себя истинная любовь – когда один человек заглядывает в душу другого и не ужасается тому, что там увидел.

Он заставил себя улыбнуться, хотя улыбка и получилась невеселой.

– Похоже, ты открыла мой секрет. Тяжелая работа и наши с тобой встречи – только это и не дает мне сойти с ума.

В глазах Орри была такая боль и такое отчаяние сквозило в его голосе, что Мадлен просто обняла его и ничего не ответила.

Двадцать девятого января 1850 года сенатор Клей представил конгрессу свои восемь предложений.

В Резолюте их уже горячо обсуждали. Двое дядей Джастина, оба процветающие торговцы из Колумбии, были изгнаны из общества здешних Ламоттов, потому что, сидя за столом у своего племянника, заявили, что южанам непременно нужно пойти на компромисс, а не проявлять узколобость, как обычно. Тем более что расстановка сил в стране продолжала изменяться не в пользу их региона; в палате представителей конгресса только девяносто членов из двухсот тридцати четырех представляли рабовладельческие штаты.

Джастин долго не мог успокоиться после того вечера, снова и снова возмущаясь ересью, предложенной его дядьями. Муж Мадлен совершенно не выносил, когда кто-то высказывал точку зрения, отличную от традиционной, а стало быть, от его собственной. Эта его черта в немалой степени способствовала тому, что жена все чаще и чаще мечтала сбежать из дома.

Не делала она этого по нескольким причинам. Во-первых, Мадлен продолжала считать такой поступок постыдным. Но даже если бы она, уступив своим принципам, решилась на побег, ей пришлось бы бежать в одиночку, потому что она не могла просить Орри разделить с ней ее позор. А значит, она должна была смириться с тем, что никогда его не увидит. Сейчас им хотя бы удавалось видеться почти каждую неделю.