– Я так тебе благодарна за то, что ты сегодня пришел. Я просто не могла больше оставаться в Резолюте ни одной минуты.

Второй поцелуй был более пылким. Потом она поправила юбку, отошла к краю болота и, как всегда делала во время их встреч, начала рассказывать о том, что произошло за последние дни. О рождении сына Джейн. О порке Тома. Зная, что чувствует Орри, обычно она избегала темы рабства в их разговорах, но в этот раз не смогла удержаться.

– Мне кажется, южане смогли бы изменить свое отношение к системе, если бы постарались увидеть все глазами раба. – Она отвернулась от освещенного солнцем болота и посмотрела на Орри, лицо ее было очень серьезно. – Что бы ты почувствовал, если бы увидел, как кто-то надевает кандалы на твою мать и отдает ее кому-то, кто будет до самой ее смерти приказывать, что ей делать?

– Моя мать – белая женщина, – сказал Орри, раздраженно нахмурившись. – А мальчик, которому ты помогла, африканец.

– По-твоему, это оправдывает преступление? Неужели такого объяснения достаточно? Пусть Том африканец, но ты ведь не можешь отрицать, что он тоже человек?

– Значит, теперь я в твоих глазах преступник?

Что-то в его интонации вдруг напомнило ей Джастина. Неужели Орри, как и ее муж, тоже считает, что она не имеет права на свое мнение? Однако Мадлен не дала волю гневу и постаралась ответить спокойно и без неприязни:

– Дорогой мой, я ни в чем тебя не обвиняю. Я просто хочу, чтобы ты посмотрел на все это другими глазами. Ты ведь благоразумнее, чем… – она чуть было не сказала «твой отец», но вовремя спохватилась, – чем большинство. Отношение южан ко всей этой системе чудовищно нелогично. Вы дарите человеку новую рубашку на каждое Рождество, но лишаете его свободы и при этом ждете от него благодарности. Мало того, вы ждете, что весь мир будет вам аплодировать!

– Мадлен, ты говоришь о человеке, который…

– Стоит ниже тебя. – Она сжала руки. – Тысячи раз слышала это оправдание. И просто отказываюсь в него верить. В Резолюте есть чернокожие куда умнее Джастина, просто им не позволяют пользоваться своим умом. Ладно, не об этом сейчас. Предположим на секунду, что в таком объяснении есть доля правды и что белые действительно почему-то стоят выше. Как это оправдывает то, что они лишают свободы другого человека? Разве не следует им вместо этого почувствовать себя обязанными помочь тому, кому повезло меньше? Разве это не было бы по-христиански?

– Черт его знает… – Орри встал и хлопнул себя по бедру книгой, которую сжимал в руке. – Ты меня совсем запутала.

– Мне очень жаль.

Но ей не было жаль. Мадлен была довольна. Орри не пытался отрицать или опровергать ее доводы. Это могло означать, что он задумался. Возможно, ей никогда не удастся убедить его в том, что рабство – зло, но даже если она посеет в его душе хоть одно зерно сомнения, то уже будет считать это большим достижением.

Некоторое время Орри молчал, потом пожал плечами:

– Я не настолько умен, чтобы вести подобные споры. Кроме того, мне казалось, мы собирались читать.

Он показал ей позолоченный корешок книги, которую вчера доставили пароходом из Чарльстона: «Ворон и другие стихотворения».

Мадлен расправила юбку и села рядом с ним.

– Эдгар Аллан По? Жена Фрэнсиса Ламотта упоминала о нем на прошлой неделе. Она прочла пару его фантастических рассказов и пришла в ужас. Сказала, что этот человек сбежал из сумасшедшего дома.

Орри рассмеялся в первый раз за этот день.

– Типичная реакция на автора-янки, – сказал он. – Боюсь, запереть его в сумасшедший дом уже не удастся. Он умер в прошлом году в Балтиморе. Прожил всего сорок лет и был известным пьяницей. В «Южном литературном вестнике» напечатали несколько статей о нем. Он там работал редактором какое-то время. Но для меня интереснее всего то, что он учился в Вест-Пойнте.

– Он был кадетом?

– Полгода. Кажется, с осени тысяча восемьсот тридцатого. Думаю, его ждало блестящее будущее. Но потом что-то случилось, и его отдали под трибунал за грубое нарушение служебного долга. Перед увольнением он почти все время проводил у Бенни Хейвена.

– Пил?

– Наверное… хотя на самом деле к Бенни ходили в основном поесть. Тебе не понять, какой божественный вкус может иметь обыкновенная яичница. Ты же не обедала в кадетской столовой.

Мягкая нота ностальгии прозвучала в его голосе, взгляд устремился куда-то вдаль. Как же он тоскует по той жизни, подумала Мадлен и нежно взяла его под руку. Она всегда садилась справа, чтобы случайно не привлечь внимания к его увечью.

– Ну, как бы то ни было… – Орри открыл книгу. – Я не большой знаток поэзии, но кое-что здесь мне нравится. В его стихах есть странная, чудесная музыка. Может, начнем с этого?